Чтоб их слышно не было. Чтоб они не мешали мне читать Платона и заглядывать в словарь за каждым незнакомым словом.
А потом, часа в три ночи, когда греческие буквы стали плясать у меня в глазах, я умылся и пошел в комнату рядом, в Ксюшину.
Там спала девушка по имени Лада.
Я же сказал, что был без своей девушки.
А Лада была подруга Милены. Да, представьте себе, Милена и Лада, вот такие необычные имена.
восемь спичек. nox est perpetua
6. Мы простимся на мосту
Был белый снег за окном, была луна, был фонарь у забора, и занавеска была наполовину отдернута, поэтому я видел, как блестят открытые глаза девушки.
Она лежала на спине, укрытая одеялом до подбородка.
– Не разбудил? – шепотом спросил я.
– Уснешь тут, – она выпростала голую руку из-под одеяла и показала большим пальцем в пол, как римлянка в Колизее. Внизу была комната, где спали Андрюша и Милена. – Только что угомонились, – она засмея-лась, у нее заблестели зубы.
Я сел на кровать рядом с ней, но она не подвинулась. Я взял ее за руку. Она выдернулась. Я попытался погладить ее поверх одеяла. Она взяла мою руку двумя пальцами и отбросила.
Я в темноте нашарил стул, сел в отдалении.
– Иди лучше спать, – сказала она.
– Сейчас, – сказал я. – Скажи мне, Лада, без обид: ты зачем приехала?
– Честно? – спросила она.
– Честно.
– Чтобы тебе не дать, – сказала она. – Потому что ты гад.
– А зачем так… сложно? – удивился я. – Могла просто не поехать.
– Самодовольный гад с жидкой бородкой, – сказала она. – Чтоб ты это понял. Я все равно тебе не дам. Насильно не сможешь. А так – даже если предложение сделаешь, не дам.
– Даже после свадьбы? – спросил я.
– Я за тебя не выйду, – сказала она. – За гада такого.
Я встал со стула.
– Лада, – сказал я. – Одевайся и уходи.
– На мороз выгоняешь? – в темноте видно было, как она ощерилась.
– Я тебя до шоссе провожу и на машину посажу. У меня есть деньги.
Через пять минут она спускалась вниз по лестнице.
Мы вышли. Около нашего забора горел последний поселковый фонарь. Дальше было темно. Мы двинулись по обледенелым колеям. Она поскользнулась и чуть не упала, тихо выругалась. Облака набежали, закрыли луну. Вдруг пошел снег. Она снова поскользнулась – у нее были сапожки на высоких каблуках – и упала в сугроб. Я помог ей подняться. Она посмотрела на меня, я отвернулся. Мы добрели до мостика.
– Давай покурим, – сказала она.
– Кури, – сказал я.
– Дай, пожалуйста, спички.
В коробке спичек было на донышке. Дул ветер. Я исчиркал несколько штук, пока она не прикурила. Снег валил все сильнее.
– Шоссе уже рядом, – сказал я. – Меньше кило-метра.
– Машин совсем не слышно, – сказала она.
– Ничего, – сказал я. – Сядем на остановке, дождемся первого автобуса. Время четыре без четверти. Часа полтора ждать осталось, чепуха.
– А ты меня не бросишь? – вдруг спросила она.
– Я сказал: посажу на машину или на автобус.
– Я замерзла! – она заплакала. – Я спать хочу! Можно, мы назад пойдем?
– Можно, – сказал я.
В прихожей она сняла куртку и сапоги, подышала на красные пальцы и вдруг схватила меня за руку и потащила по лестнице на второй этаж.
восемь спичек. odi et amo
7. Бесследность
Она втащила меня в комнату.
Сняла свитер и фуфайку, расстегнула брюки, села на кровать, сняла их совсем, отпихнула ногой в сторону, потом сняла толстые колготы. Снег сильно шел, но фонарь у забора светил, и все было видно.
– Иди сюда, – сказала она.
– Ложись, – сказал я.
Она легла, забралась под одеяло.
Я сел на кровать и спросил:
– Что с тобой?
Она сказала:
– Я тебя люблю, – и сильно обняла и поцеловала.
У нее были холодные губы и горячий язык, я с трудом от нее отцепился.
– Не может быть, – сказал я. Да, я ее захотел, но она мне не понравилась. – Зачем же так сложно? – усмехнувшись, повторил я свою давешнюю фразу.
– Какой же ты гад, – зашептала она. – Я в тебя уже год влюблена, когда увидела на дне рождения у Галочки, и потом, когда вы с Андреем к Милене приходили на те праздники, как я на тебя смотрела, а ты даже не видел, и вот я приехала, они внизу, все слышно, я вся извелась, а ты, гад, Платона по-гречески, а потом в три часа пришел, как будто я тебе подстилка…
– Ты права, – сказал я. – Мне стыдно. Прости меня.
– Мне холодно, – прошептала она. – Обними меня. Согрей меня.
Я вдруг почувствовал, что не надо влезать в эту историю. Хотя очень хотелось. Но я вздохнул и сказал:
– Лада, миленькая, время половина шестого. Я устал. Я спать хочу. Спокойной ночи, моя хорошая.
Чмокнул ее в щеку, быстро вышел и улегся в папином кабинете.
Я проснулся довольно скоро. Было уже светло – восемь утра: я посмотрел на часы. Снег перестал идти. Я выглянул в окно. Все было белое, ровное, пушистое. Вдруг я услышал, как за стенкой Лада встает, шагает по комнате, открывает форточку, потом закрывает. Двигает стул. Что-то берет со стола. Одевается. Спускается вниз по лестнице. Щелкает дверью сортира.
Я снова лег в кровать и провалился в сон.
И окончательно проснулся от того, что меня щекотали Андрюша и Милена. Они были уже одеты. Они тыкали мне в нос часы – половина первого.
Мы позавтракали втроем. Конечно, они тоже слышали, как Лада уходила. Наверное, Милена ее проводила. Мне не хотелось об этом говорить.
К трем часам мы собрались уезжать. Оделись. Проверили газ в котельной, краны, телевизор.
Я открыл дверь. Кругом было белым-бело.
– Хорошо-то как! Russian winter! – засмеялся я и вдруг сказал: – Стоп!
Крыльцо и дорожка были покрыты толстым слоем свежевыпавшего снега. И никаких следов. Я обежал весь дом, выглядывая из всех окон. Даже выскочил на ледяную веранду. Следов нигде не было. Но ведь я слышал, как она уходила, а снег уже не шел.
– Как же она ушла? – растерялся я.
– Кто? – засмеялась Милена.
– Ты, главное, побольше Платона читай на ночь! Обязательно в подлиннике! Что, афинская гетера приснилась? – захохотал Андрюша.
Приехали в Москву.
