Я раскрыл словарь на термине «оология», потом отложил его и, вытащив из ящика письменного стола черный патрончик, вытряхнул на ладонь спиральный амулет. Два опыта с игрушками Сергея давали мало данных для гипотез, но кое-что я уже понимал. А раз понимал, то мог проанализировать факты, осуществив затем ретроспекцию в прошлое. Базовым фактом, конечно, были странные штучки, запрятанные в футлярах: не оставалось сомнений, что Серж использовал их для магических процедур и что они – причина драмы с летальным исходом в последнем акте. От них, как из начала координат, тянулось множество версий-векторов – и к прежней работе Сергея Арнатова, и к его эзотерической практике, к его внезапному богатству, к его патрону Косталевскому, к Танцору на вишневом «Мерседесе» и, наконец, к необходимости скрываться и к тому, что им активно занимались три команды разом. Я обозначил их как альфа, бета, гамма, расположив по мере поступления заявок: сначала остроносый, затем мормоныш, а на последнем месте икс, пробивший дырку в черепе Сергея. Что-то – пожалуй, интуиция – нашептывало мне, что этот икс – особая величина, не связанная ни с альфами, ни с бетами; от них он отличался слишком своеобразным почерком – не вел душеспасительных бесед и не строчил протоколов, а сразу стрелял на поражение. Что, как отмечалось выше, выглядело чрезвычайно странным.
Я поборол искушение пройтись по каждому из векторов, ибо, при дефиците информации, все они вели в никуда, в область беспочвенных домыслов и фантастических гипотез. Из всех фактов, какими я располагал, только один являлся объективным и вполне надежным: белый амулет подействовал на меня, а черный – тот, который лежал сейчас в моих ладонях – казался столь же безобидным, как подвеска от хрустальной люстры.
И что бы это значило? Что амулеты обладают какой-то селективностью? Правом выбора? Что эта черная спиралька безопасна для меня, но на других людей – каких? – воздействует с необоримой силой, погружая в транс или лишая памяти?
Я размышлял над этими проблемами, когда раздался звонок. Не телефонный: кто-то желал пообщаться со мною face to face – иными словами, лицом к лицу.
Это была моя соседка Дарья, серый мышонок с повесткой в зубах.
– Дима, вы ко мне не зайдете? – произнесла она дрожащим от волнения голоском.
Я, разумеется, зашел. На первый взгляд в квартире Арнатовых ничего не изменилось: все та же полутемная прихожая с маленьким диванчиком, стенным шкафом и вешалкой, прямо – кухня, налево – спальня, направо – гостиная, она же – бывшая детская. Мебель тоже была прежней: в спальне – широкая тахта, трельяж, гардероб и тумбочка с вычурной лампой, в гостиной – стол, стулья, книжные полки, два кресла и диван. Исчезла лишь кроватка Машеньки, а вместо нее я увидел новый телевизор и древний комод с большой цилиндрической клеткой, в которой сидел на жердочке хохлатый белый попугай. Несомненно, какаду, с Молуккских островов, и наглый до невозможности. Заметив меня, он тут же встрепенулся и завопил:
– Прр-рохиндей! Прр-ронырр-ра! Вон! Вон!
Дарья порозовела.
– Извините, Дима. Петруша у нас такой невоспитанный…
– Прр-роехали вопрр-рос! – гаркнул попугай. – В поррт, в поррт! Сигарр-ру, крр-реолку, р-ром – в номерр-ра!
Я невольно вздрогнул.
– Это Колин попугай, – пояснила Дарья. – Коля, мой брат, первый помощник на сухогрузе. Он мне квартиру купил, но с тем условием, чтоб я забрала Петрушу.
– Здрр-равая мысль, здрр-равая, – проскрипел попугай. – Петрр-руша прр-редпочитает крр-реолок!
«Невероятная птица, – подумал я. – Правда, сексуально озабоченная».
Дарья улыбнулась:
– У Коли очень строгий капитан. Он решил, что Петруша разлагает команду, хотя все было наоборот. Но он так решил и сказал: «Или Коля утопит Петрушу в Карибском море, или их вдвоем спишут на берег».
– Надо было утопить в Китайском, – отозвался я под аккомпанемент возмущенных криков Петруши. Самым невинным его выражением было «прр-рохвост!», а еще он бормотал какие-то гнусности на испанском, китайском и бенгали.
– Дима, я получила повестку, – сказала Дарья трагическим шепотом.
В прихожей было темновато, и мне вдруг подумалось, что я еще не видел ее лица при ярком свете. Мы сталкивались раз десять или двадцать, на лестничной площадке, в полутьме, как призраки, сбежавшие с кладбищенских погостов. Соседи-привидения… «Здравствуйте, Дима…» «Здравствуйте, Даша…» И до свидания. Вот и весь контакт.
Но теперь я заметил, что соседка моя высока и стройна, что ее волосы темной волной спадают на плечи и что в зрачках ее мерцают подозрительные огоньки. Пахло от нее чем-то нежным, приятным, будившим греховные мысли и желания. Женские флюиды, не иначе. Должен признаться, она испускала их весьма интенсивно.
– Повестка, – произнес я, сглотнув слюну. – От майора Скуратова Иван Иваныча. Так я ее лично под дверь вам подсунул.
– И что же мне делать? – с растерянностью спросила Дарья.
– Плевать. Никуда не ходить, ни в чем не признаваться и все валить на брата, который плавает сейчас у Соломоновых островов. Если начнут пытать, кричите громче и обещайте пожаловаться Владимиру Вольфовичу Жириновскому. Его милиция боится. Даже УБОП.
– Вы шутите, Дима. А повестка-то – вот она…
Дарья протянула мне измятый клочок бумаги и включила лампу – наверное, для того, чтоб я мог прочитать каракули Иван Иваныча и удостовериться еще раз, куда и зачем ее вызывают. Однако повестка не привлекла моего внимания: в этот миг Дарья казалась мне гораздо более интересным предметом.
Только сейчас я разглядел ее по-настоящему и поразился: ничего от серой мышки, от тихони-скромницы, скользившей день за днем мимо моих дверей. Она сняла очки – может быть, носила их не по причине слабого зрения, а так, для пущей солидности. Такие девушки обычно обходятся без очков. Какие – такие? – спросите вы? Для тех, кто не понял, даю детальное описание.
Рост – сто семьдесят без каблуков, вес – под пятьдесят, талия тонкая, ноги – длинные, кисть изящной лепки, пальцы с розовыми ноготками, без всяких следов маникюра. Щеки – гладкие, с симпатичными ямочками; подбородок округлый, носик пикантно вздернут, губы – пухлые, и нижняя чуть выдается вперед; глаза – карие, с едва заметной раскосинкой, а волосы – цвета спелого каштана. Все на месте, все в масть, а масть та самая, которую я люблю. Проверено на опыте. Блондинки ленивы и холодны в постели, рыжие – изменницы и стервы, брюнетки тоже стервозны и агрессивны, а вот шатенки – в самый раз. То, что надо.
Я снова сглотнул, взял протянутую мне повестку и куда-то бросил. Может быть, на пол, а может, под вешалку.
Глаза Дарьи заметно позеленели.
– Знаете, Димочка, – сказала она, отступив на шаг к дверям спальни, – господь с ней, с повесткой. Мне нужен ваш совет, но по другому вопросу. Я… я… Словом, со мной происходит нечто странное. Нечто такое, чего мне не удается объяснить.
Речь у нее была четкая, правильная, но несколько книжная, как бывает у прирожденных гуманитариев, закончивших филфак. Еще я заметил, что ее халатик – не слишком длинный и не слишком короткий – слегка распахнулся, явив моим взорам стройные ножки до середины бедер. Бедра были безупречными.
