– Ну что ж, тогда с богом! – значительно говорит хозяин. – Кто расставлять будет?
Все взоры упираются в ледащую, подтянутую фигурку Володьки Озерова. Он в таких делах главный специалист. У него чутье.
– Я буду! – отвечает он. – Все за мной! Думаю, они там же. Это не очень далеко. Сытые. Чего бродить-то? Искать место? Заповедник! Никто их никогда не гонял.
В лесу тишина. Только иногда где-то вдруг ни с того ни с сего треснет ветка. Или раздастся какой-то шорох. Может, какое животное пройдет куда-нибудь. Или птица взлетит.
Это только кажется, что осенний лес нежилой. А на самом деле в нем всюду и везде кипит жизнь. Но она тщательно скрыта от человеческих глаз. Зверь и птица таятся от незваных гостей.
Вовуля Озеров в этом году неожиданно для себя открыл новое ощущение. Если он сильно сосредотачивается, обостряет свои чувства в лесу и начинает прислушиваться к себе, то вдруг ощущает себя каким-то новым существом. У него появилось этакое раздвоение личности. Вот вроде он, это он, Вовуля Озеров, а еще он это, вроде как вожак и сам хозяин здешнего стада.
И сейчас, шагая впереди цепочки охотников, он начинает входить в это ощущение. И пытается думать, как вепрь. А то, что вепрь тоже думает, Володька не сомневается ни минуты.
«Вот я лежу сытый. Мне хорошо. Рядом повизгивает, похрюкивает во сне любимая свинья. Засыпаю. Просыпаюсь. Слушаю! Где-то собачий лай! Как они лают. Не надрывно ли, не со злобой? Нет. Далеко отсюда лают. В деревне. А это, что ветерок доносит какой-то шорох. Или говор. Настораживаюсь. Это скрип снега. Охота? Засада! И сразу эмоции в живот. Похолодело там. Что-то свернулось. Забилось кабанье сердце. Кровь побежала по жилам. Вскакиваю. Нюхаю воздух большими ноздрями. Кажется, начинается эта смертельно опасная игра. В прятки со смертью.
Поднимаю с лежки все потревоженное стадо. Снова слышится собачий лай. Теперь уже где-то ближе, где-то левее. Все! Тут, как говорится, не до жиру, быть бы живу! Мчусь».
Проносятся мимо, хлещут по заросшей кабаньей морде ветки кустарника. Сзади жмутся, бегут следом свиньи и сеголетки. Так что вся эта похрюкивающая и повизгивающая толпа, словно «паровозик», несется вперед. А он, вожак, выбирает дорогу. Благо их тут немерено. И каждую из них он знает, как свои пять пальцев.
Володька с ходу останавливается на тропе. Почти наткнувшись на него, останавливается и Шекунов. За ним остальные. Озеров поднимает руку вверх и говорит шепотом:
– Поднялись. Пошли к оврагу. За мной! – и сворачивает с тропы, движется по лесу, чуть-чуть забирая вправо.
Вся цепочка охотников послушно тянется за ним.
Вот такая у него забава. Воображать себя зверем. Жизнь в лесу и с леса не прошла даром. Она изменила его не только внешне. Она выстроила свой, некий особый внутренний мир, в котором он и обитает. И живет он в нем никак, никоим образом не касаясь того мира больших городов и деревень, который сегодня доминирует и пытается перестроить всех на свой лад. Его мир – это в первую очередь сам лес. И это не просто некоторое количество деревьев и кустарников, сосредоточенных в одном месте. Его лес населен не только растениями и животными. Он полон леших, русалок, водяных, кикимор.
Володька Озеров так погрузился в древнерусскую жизнь, так увлекся наблюдениями за лесом и лесной жизнью, что неожиданно для себя самого поверил в самую разную и, на первый взгляд, невероятную чертовщину.
Он, конечно, старается скрыть свои изыскания. Мало ли, что люди подумают, если он расскажет, например, как его вчера «леший водил».
А ведь водил, гад такой! Сбил со следа, заморочил, затаскал. И бросил в лесной чащобе.
Или заявит заезжим охотникам, что лесные духи недовольны их поведением. И охоты сегодня не будет. Ведь засмеют! Объявят сумасшедшим!
Им ведь не объяснишь, дуракам городским, что, когда гремит гром, – это не только атмосферное электричество дает разряд, это нечто большее – гнев Перуна.
Приходится маскироваться. Говорить намеками, по-ученому.
Озеров снова останавливается и показывает собравшимся возле него охотникам целую тропу, которую только что, перед их приходом, проделало стадо. На тающем снегу видны крупные свежие следы самца – вожака и еще несколько цепочек.
– Эх, неудача! – «чешет репу» под шапкою все сообразивший сразу Митрич. – Ушли!
– Что делать будем? – спрашивает охотников Озеров, в основном, конечно, обращаясь к хозяину – Виктору Федоровичу.
– А что? Что-то изменилось? – недоумевает тот, перекладывая итальянское ружье с одного плеча на другое.
– Да, стадо поднялось! И ушло с лежки. Мы-то думали прихватить их тут недалеко. А теперь придется идти в обход. По лесу. А это далековато, – как бы оправдывается Озеров. Хотя промахов его нет никаких. Зверь он и есть зверь. Что хочет, то и делает.
Все ждут хозяйского решения. Вернуться? Или продолжить?
– Пойдем за стадом! – говорит «неандерталец».
Охотники облегченно вздыхают. И команда снова гуськом начинает двигаться по мокрому лесу.
Сказать, что переход тяжелый, – ничего не сказать. Они двигаются прямо по заповедному лесу, то и дело натыкаясь на упавшие деревья, пересекая овражки, залезая в буреломы. И сам Володька и его товарищи, конечно, знают и понимают, что стадо уже давно вышло из того участка, который принадлежит кооперативу. И сейчас они двигаются по территории заповедника. Но это неважно. Ведь Сергей Аксентов еще вчера, когда они только готовились к выходу, заявил:
– Ну, робя, завтра решающий день. Мы должны на деле доказать, что наша фирма или ферма работает как часы. Не дай бог, упустим зверя!
Поэтому и рискуют сегодня. Плевать на все: важен результат!
Запорошенный лес выводит в конце концов к нужной тропе. И они в обход, так, чтобы не вспугнуть стадо, делают гигантский крюк.
Время бежит.
Солнце уже перевалило за полдень. А они все еще идут и идут. Тяжелее всего приходится Дубравину. Кабинетная работа ну никак не способствует развитию выносливости. Поэтому во время путешествия, уже где-то через час-полтора, он начинает страстно ждать его окончания: «Ну когда же мы дойдем? Ну когда?!»
А впереди – все так же неутомимо шагает охотничьей походкой с носка на пятку Володька в своих меховых сапогах. Следом топает хозяин в иностранных шнурованных высоких ботинках.
И надо не отстать, не подвести!
Еще через час он начинает жаждать привала: «Ну прилечь бы хоть на минуту! Ну куда они торопятся!»
Ноги его и горят и подгибаются. Ружье кажется сделанным из свинца. Спина вся мокрая. И пот течет из подмышек по бокам.
Еще через какое-то время Дубравин думает: «Все! Я больше никуда не пойду! Сейчас лягу на тропинку. И скажу – хоть пристрелите меня, хоть оставьте лежать здесь помирать. Я больше не двинусь с места».
