Призадумались голубчики. Все подавлены увиденным.
– Ты видел, как у них глаза бегают? – наконец спрашивает Дубравина бывший бакинский собкор Лёха Дунелин.
– А руки, руки Янаева? – отвечает Дубравин вопросом на вопрос. – Какие-то они жалкие, эти гкчеписты, напуганные. Ненастоящие. Может, это все ненадолго? Лебединая оперетта какая-то, прости господи!..
Но их робкая надежда угасает, когда на этаж поднимается из цеха ответственный секретарь. И всех огорошивает негромким таким заявлением:
– Ребята! Верстальщики сидят, курят. Нашу газету не набирают.
Со всех сторон слышны возмущенные голоса:
– Как не набирают?
– Почему?
– Не имеют права. Охренели, что ли?
– А они говорят, что наша молодежка вообще не выйдет, – подкидывает в топку возмущения дровишки ответсек. – Есть распоряжение комитета по чрезвычайному положению – приостановить выпуск.
– Да, ну, брось ты! – вспылил Витька Пеплов. – Газета наша всегда выходила регулярно. Не останавливалась. Тут какая-то ошибка!
* * *
Голубой зал забит до отказа. Народ занял все стулья. Сидит на ковриках, в проходах. Кто не смог попасть внутрь, стоит у входа, томится дальше по коридору. У всех журналистов, технических работников, референтов, секретарей и разного прочего трудового народа в глазах один и тот же вопрос: «Что будет дальше? Что будет с нами?»
За столом сидит редколлегия в полном составе. Главный редактор, заместители в количестве четырех и редактора отделов. О состоянии дел докладывает раскрасневшаяся от волнения во всю щеку Дарья Нуферова:
– Я ходила на прием к директору издательства товарищу Леонтьеву! – начала она свое выступление.
Народ притух.
А надо сказать, что в то время, когда газеты ничего своего не имели, кроме славного имени и авторитета у читателей, издатели казались журналистам некими небожителями. А поэтому директор главной в стране, да еще принадлежащей партии конторы, можно сказать, числился ими в ранге архангела, полубога. И вот к нему-то журналистская голытьба отправила ходоком женщину – первого заместителя главного редактора.
– И Леонтьев показал мне письменное распоряжение от ГКЧП – не печатать целый ряд газет. В том числе и нашу. И сказал, что он нарушить приказ не может.
При нашем разговоре в кабинете у директора сидел человек в штатском. Внимательно прислушивался. Тогда я Алексею Петровичу предложила: давайте сделаем так. Мы свою работу. А вы – свою. Мы сверстаем газету. Ну а раз вам запрещают – не печатайте. Пока. Мы пойдем наверх добиваться разрешения…
В зале раздались голоса:
– Как они могут!
– Наша газета всю войну выходила! Даже когда немцы были у Москвы! – замечает стенографистка баба Катя.
– Сволочи!
– Спокойнее, ребята! Спокойнее! Что-нибудь придумаем, – старается снять напряжение главный редактор, юный функционер Владик Хромцов.
Сквозь ряды пробивается в центр зала редактор отдела новостей Дмитрий Ушатов. Такой здоровенный, по-своему эффектно растрепанный парниша:
– Ельцин сейчас выступал! – сообщает он подавленному народу. – Прямо с танка номер сто десять Таманской дивизии. Вот текст выступления. Он не признает законность ГКЧП. Призывает сопротивляться узурпации власти…
Все молчат, не зная, как реагировать.
Наконец, кто-то из редколлегии робко-испуганно предлагает:
– А может, давайте напишем лояльное письмо в ГКЧП? Мы вас уважаем. Считаем, что вы в трудный момент нашей истории приняли на себя сложное решение…
Но примирительная речь прервана в самом начале. Поднимается редактор отдела рабочей молодежи и одновременно директор центра коммерческих инициатив Владимир Протасов. Человек он непростой, резкий. И это видно даже по его внешности. Весь он состоит из каких-то острых углов – костистое лицо, угловатые очки, жесткие плечи под модным блестящим пиджаком:
– Я думаю, уважаемое собрание, что никакого письма писать не надо. Не надо идти на поклон к этим упырям! Они захватили власть, совершили переворот. Это же подсудное дело! Они преступники! А мы к ним с письмецом. Разрешите нам жить и работать. То-то мы их порадуем. Вот и журналисты приползли. Смутьяны покорились. Я думаю, что в этой ситуации нам надо выступить с другой инициативой. К журналистам – давайте вместе сделаем другую газету, раз уж нашу молодежку запретили печатать. Начнем делать материалы для других газет, которые не запрещены…
– Точно!
– Не надо нам идти на поклон!
Вот уж точно пел Высоцкий: «Настоящих буйных мало. Вот и нету вожаков». В редакции такой буйный нашелся. И настроение сразу переменилось. Народ загудел, зашумел в том смысле, что не бывать им в холопах у ГКЧП.
Тут кто-то из зала сообщил:
– Журналисты из других изданий, которые тоже запретили печатать, решили издавать «Общую газету». Мне уже звонили. Предлагают примкнуть к ним.
– Я думаю! – снова взял инициативу в свои руки главный редактор Владик Хромцов. – Надо подготовить постановление общего собрания нашего трудового коллектива. О том, что мы не подчиняемся беззаконному распоряжению ГКЧП. И оставляем за собою право на любые законные действия, направленные на восстановление наших попранных прав. Не будем расходиться из редакции. Начнем собирать информацию. И снабжать ею «Общую газету». А также готовить свои номера. И добиваться, чтобы газету начали печатать.
Дубравин, который чувствовал себя новичком в этом блестящем собрании «золотых перьев» отечественной журналистики, все-таки осмелился подать голос:
– Я вот что предлагаю! – прокашлявшись, негромким голосом сказал он. – Я тут созванивался с собкорами на местах. Они толком там на периферии ничего не знают о том, что происходит здесь, в Москве. Информации, в общем, ноль. А местные газеты выходят. Так, может, нам следует собирать и готовить здесь материалы для периферийных изданий. Связь работает. Отправлять их в Пензу, Алма-Ату, Воронеж. Везде, где есть наши корпункты. И пусть они их там печатают. А? Ребята?
– Молоток, Санька!
– Додумался же!
– А что? Так и надо сделать! – заметила баба Катя из бюро и, обращаясь к своим девчонкам-стенографисткам, спросила: – Ну, что? Передадим, девочки?
Так и решили.
Собрание начало расходиться. Народ, переговариваясь, потянулся по длинному коридору. А Дубравин, быстро лавируя между расходящимися, устремился к себе в отдел. И уже через несколько минут там заработали, затрещали телефоны, начал прожевывать бумагу (последнее слово техники) единственный на всю редакцию факсимильный аппарат.
Редакция, эта огромная информационная машина постояла, постояла, а затем провернулась и… заработала. Каждый делал, что умел. И что мог. Лёха Косулин пролез в Белый дом. Танька Белёсая поехала в больницу Склифосовского, где якобы лежали раненые. Кто-то пошел к танкистам у здания издательства. Кто-то сел писать очередную заметку.
