Я очень давно здесь не был: деревенька стала еще больше походить на Швейцарию, с той лишь оговоркой, что в домах, предназначенных для пяти–семи швейцарских семей, здесь жил всего один какой–нибудь скромняга уровня заместителя начальника управления МГБ. Все постройки были строго ранжированы — видно, кто был начальником, кто подчиненным, — крыши везде более или менее плоские, чтобы обозначать перспективы для служебного роста, а свежедостроенные этажи демонстрировали недавние продвижения вверх по служебной лестнице. И свет в окнах был таким уютным, таким добрым, что я бы даже и не подумал… Но думал я сейчас, конечно, о том, какой из этих дворцов принадлежит тебе, в каком из них ты живешь и на каких ролях.
Но Тарасово закончилось, и я вопросительно повернулся к тебе, но ты лишь двинула щекой, предложив набраться терпения, и мне представилось, что ты сейчас отъедешь метров на пятьсот, развернешься и, набрав скорость, влепишься в ворота вот того, самого последнего в деревеньке, дома, раскрошив их и сразу оказавшись на лужайке. Это, уж извини, целиком соответствовало бы твоему стилю вождения, но мы углублялись все дальше в лес, и справа потянулся сплошной забор, сделанный из пятиметровых железобетонных блоков, — скорее всего, какая–то военная часть исполинских размеров, ибо ехали мы уже — с твоей–то скоростью! — минут десять, и я только сейчас вот заметил интересную особенность: на заборе через каждый десяток метров — фонарь, а под ним — камера, а у камеры, в самом низу — зеркало «рыбий глаз», улучшающее обзор и исключающее мертвые углы, и на самом верху забора — несколько рядов колючей проволоки. Охрана почище, чем в тюрьме, — что же это за место? А впереди уже горело несколько одиноких фонарей, и на обочине стояло сразу два знака «кирпич», справа и слева, но ты, конечно, ускорилась (лишение прав управления на два с половиной года и штраф в девятьсот долларов, между прочим). И дорога — хорошая, широкая дорога с идеальным покрытием и разметкой — так странно для таких глухих мест! — окончилась аккуратным тупиком, здесь ты повернула и уперлась в глухие ворота, на которых, усугубляя сходство с военной базой, были зачем–то намалеваны две огромные красные звезды. Никаких вывесок, никаких вывесок.
Ты нажала на что–то, спрятанное у тебя в джинсах, и ворота стали разъезжаться, являя девственный лес и узенькую, крытую гравием, уютную дорожку сквозь него. Мы двинулись вперед, и не прошло и пяти минут, как фары высветили хорошую копию царского дворца в Павловске под Санкт–Петербургом, с трогательным шпилем наверху. Дворец был темен, вокруг — ни души. Я медленно приходил в себя от увиденного, а ты уже хлопнула дверцей, уже спрыгнула с подножки, с которой нужно было именно спрыгивать, а моя дверь не поддавалась — я безуспешно боролся с ней, двигая туда–сюда хромированную рукоятку, предположив даже, что ты специально заперла меня в машине, как непослушного ребенка, как заложника, но вспомнил тот удар дверью о машину во дворе, когда мы давали деру, и сообразил, что ее просто заклинило. Глупо было ожидать, что ты вернешься и поможешь своему медведю, — ты уже деловито ковырялась в двери дворца, целуясь с ней — нет, просто прикладывая глаз к сканеру. Я перебрался через похожую на лужицу ртути платформу вокруг рукоятки переключателя скоростей и вышел через водительскую дверь, под твоим неодобрительным взглядом осмотрев дверцу пассажира: несколько неглубоких вмятин и небольшой перекос, а «Жигули» ведь сложило от удара!
В доме уже загорались огни, иллюстрируя равнодушие фразы «страховка покроет». Вся эта сцена: мужчина, вздыхающий над поцарапанным джипом Porsche Cayenne, и женщина, ушедшая домой, не бросив ни единого взгляда на машину, — все это могло быть прекрасным сюжетом рекламного ролика страховой компании, не так ли, Дэн?
Была освещена лишь часть холла — та, которая нужна была, чтобы пройти вот тут, по коридорчику, отметив про себя, что во всех здешних интерьерах есть что–то неуловимо чеховское; вот в этом зальчике с жеманными полосатыми креслицами не хватает лишь кружевной салфеточки, и блюдца с вареньицем рядом, и графинчика с наливочкой — сами делали–с, клюквенная–с, — но ты нетерпеливо громыхала стаканами где–то дальше, показывая, что и здесь экскурсии не будет. Кухня, как и там, на Карла Марла, была решена в разительно отличающемся от общего ансамбля стиле, в нее вела глухая дверь. И да, я понял, отчего так, — ведь это помещение для прислуги, здесь работает кухарка, она готовит барину кофе, делает ему поесть, и все объяснилось так просто — ты никакая не дочь, ты просто домработница какого–то крупного — собственно, размеры резиденции и ее расположение отбивают охоту думать о том, насколько крупного, — чиновника МГБ, из приближенных, очень приближенных к самому. И вот отчего эти машины со специальными номерами, с которыми ты обращаешься, конечно, чересчур отвязно, отсюда же твое желание забыть меня — конечно, с моей «писаниной» тебя тут по головке не погладят за такого… Как же нас назвать? Вот: за такого сообщника!
— Я больше тут люблю. Тут человечней. — Ты села на обычный деревянный стул, пододвинула мне бокал с кровью и сделала глоток из своего. Нет, не кровь. Томатный сок. С водкой.
— Как ты понимаешь, у меня довольно много вопросов.
— Спрашивай. — Ты выглядела устало. Нам нужно было обняться. И дальше говорить — близко, по–нашему, вполголоса, и я даже потянулся к тебе, но оборвал себя. Нет. Не так. Сначала поговорим. Нужно во всем разобраться. Во всем.
— Вот смотри. Машина. Ты в прошлый раз была на Lexus RX . А сейчас — на Porsche Cayenne. Ты…
Я, вообще–то, сам не знал, что пытался спросить. Ситуация предполагала такую обширную область задавания вопросов, что я не знал, что спрашивать.
— Ты что, их всех бьешь? — не очень удачно свел я их на шутку, к тому же нервно, по–скотски хохотнув.
— Я и забыла, что на Lexus. Lexus стоит в спецгараже в Уручье. Нормально все с ним. Это все, что ты хотел спросить? Что стало с машиной?
Я скорчил идиотскую рожу, показывая, что мне нужна помощь:
— Ладно, давай на прямоту.
— Давай!
— Это ведь не твои машины, правда?
— Машины мои. Эти две. И еще пять штук. Разных. Там есть две спортивных, но мне больше нравятся джипы. Я на них себя чувствую уверенней. Ни одна сволочь не подрежет.
Ты становишься грубой, когда говоришь о машинах, но я думал о другом. Я, честно говоря, не верил и, кажется, даже позволил себе ухмыльнутся, когда ты сказала, что все они — твои, и это было уже совсем некрасиво, наверное. Ты порылась в сумочке и бросила перед собой книжечку с дорожными документами, которая была куда больше обычной, и я позволил себе ее пролистать, и там были сплошные техпаспорта: BMW Z4, Porsche Cayenne, Land Rover, — у всех номера, оканчивающиеся на «КЕ», у всех в строчке владельца — «Елизавета Супранович». Хорошая кухарка.
— И этот дом, и та квартира — твои?
— Анатолий, — ты была очень серьезной, а водка с непривычки быстро ударила в голову. — Анатолий, я хочу, чтобы ты понял раз и навсегда и больше таких вопросов не задавал. Я являюсь собственницей этого дома, трех квартир в столице, шести домов на кольцевой и трех — в других областях. У меня также есть недвижимость за пределами страны: в Италии, Германии, Франции и даже Латинской Америке. Общая стоимость — я уж и не знаю, больше миллиарда — точно. И давай на этом тему с собственностью закроем, ладушки?
