– Что, извините?
– У меня это… не так уж много времени. Мой рабочий день до четырех.
– Хорошо-хорошо, – успокоил его Броннер, в крайнем случае вызовем кого-то на смену. Все складывается отлично!
Он вынул из сумки переносной телефонный аппарат и занялся организационными вопросами.
Я сел на один из свободных стульев.
– Может, у вас есть что-нибудь почитать? – спросил я у мальчонки.
– Я… сейчас погляжу, господин…
– Фамилия – Гитлер, – деловито подсказал я. – Должен отметить, что в последний раз столь тягостное неузнавание встречало меня в турецкой химчистке. Может, те анатолийцы как-то связаны с вами?
– Нет, просто… мы… – промямлил он.
– Понятно. Я не вижу большого будущего для вас в этой партии!
Звонок телефона прервал его поиски литературы. Подняв трубку, он даже приосанился.
– Да, – сказал он трубке. – Так точно, он еще здесь. – Потом повернулся ко мне: – С вами будет говорить федеральный председатель партии.
– Я не собираюсь говорить. Время телефона прошло. Я хочу увидеть человека.
Вспотев, мальчонка не стал выглядеть лучше. Этот хлюпик явно не посещал ни наши НАПОЛАС
[60]
, ни кружки военного спорта, ни вообще какой бы то ни было спортивный союз. И почему же партия жестко не отсеивает сразу же, на этапе приема подобный расовый брак? Мало-мальски здравомыслящему человеку этого не понять. Мальчонка что-то прошептал в трубку и положил ее.
– Господин федеральный председатель просит его немного подождать, – сказал малец. – Он приедет так быстро, как только сможет. Это же для MyTV, да?
– Это для Германии, – поправил я его.
– Может, хотите что-нибудь попить?
– Может, хотите присесть? – предложил я и озабоченно осмотрел его: – Кстати, вы занимаетесь спортом?
– Я бы не хотел… – растерялся он, – и господин федеральный председатель вот-вот…
– Прекратите хныкать, – перебил его я. – Резвый как борзая, гибкий как кожа и твердый как крупповская сталь
[61]
. Знакомо?
Он робко кивнул.
– Тогда, может, еще не все потеряно, – смягчился я. – Понимаю, что вы боитесь говорить. Но будет довольно, если вы просто включите свою голову. Резвый как борзая, гибкий как кожа и твердый как крупповская сталь – можете ли вы сказать, что обладание этими качествами выгодно, если стремишься к великой цели?
– Я сказал бы, что это не помешает, – осторожно ответил он.
– Ну и?.. – спросил я. – Резвы ли вы как борзая? Тверды ли вы как крупповская сталь?
– Я…
– Нет. Вы – медлительны как улитка, хрупки как кости старика и мягки как сливочное масло. Из тыла того фронта, который вы защищаете, надо срочно эвакуировать женщин и детей. Когда мы встретимся в следующий раз, я надеюсь, вы будете в другом состоянии! Вольно.
Он отошел с гримасой больной овцы.
– И завязывайте с курением, – бросил я ему вслед, – вы пахнете, как дешевый окорок.
Я взял одну из их дилетантских брошюр, но так и не успел ее почитать.
– Мы уже не одни, – произнес Броннер, глядя в окно.
– А? – откликнулся оператор.
– Понятия не имею, кто их оповестил, но снаружи полно телевидения.
– Может, кто-то из полицейских, – предположил оператор. – Вот почему они нас не вышвыривают отсюда. Вот будет зрелище, если нацисты на виду у камер выкинут фюрера на улицу.
– Но он же вроде не фюрер, – задумчиво сказал Броннер.
– Пока не фюрер, Броннер, – строго поправил я его. – Для начала требуется объединить национальное движение и устранить вредоносных идиотов. А здесь, – я бросил косой взгляд на мальца, – здесь, похоже, гнездо вредоносных идиотов.
– О, кто-то идет! – оживился Броннер. – Думаю, босс собственной персоной.
И правда, открылась дверь и появилась дряблая фигура.
– Как чудесно, – с одышкой сказал человек, протянув мне свою толстенькую руку, – господин Гитлер. Меня зовут Апфель, Хольгер Апфель
[62]
. Федеральный председатель Национал-демократической партии Германии. С интересом наблюдаю за вашей передачей.
Я окинул взглядом это странное явление. Разбомбленный Берлин выглядел менее печально. Его речь звучала так, словно он не переставая жевал бутерброд с колбасой, да и вид был соответствующий. Я проигнорировал его руку и спросил:
– Вы не знаете, как должен приветствовать порядочный немец?
Он смотрел на меня в смятении, как собака, которой дали две команды одновременно.
– Садитесь, – приказал я. – Нам надо поговорить.
Он сопя опустился на стул напротив.
– Итак, – произнес я, – стало быть, вы представляете национальное дело.
– По необходимости, – ответил он с полусмешком. – Вы-то уже давно этим не занимаетесь.
– Мне пришлось так распланировать мое время, – коротко ответил я. – Мой вопрос: чего вы достигли за этот период?
– Мы не скрываем наших достижений, мы представляем немцев в землях Мекленбург – Передняя Померания и Саксония-Анхальт
[63]
, и наши боевые товарищи в…
– Кто-кто?
– Боевые товарищи.
– Это называется фольксгеноссе, – поправил я. – Боевой товарищ – это тот, с кем ты лежал в одном окопе. И за исключением моей скромной особы я не вижу здесь никого, кто имел бы такой опыт. Или вы считаете иначе?
– Для нас, национал-демократов…
– Национал-демократия, – насмешливо произнес я, – что это может значить? Если национал-социалистической политике и потребна какая-то сторона демократии, то она совершенно не пригодна для названия. Когда с выбором фюрера демократия закончится, вас по-прежнему будет припечатывать демократическое клеймо в названии! Это каким же глупцом надо быть!
– Мы как национал-демократы твердо стоим на территории Конституции и…
– По-моему, вы никогда не состояли в войсках СС, – заметил я, – но вы хотя бы читали мою книгу?
В его взгляде читалась нерешительность:
– Ну… надо быть широко информированным, и хотя эту книгу в Германии не так легко достать…
– Что это еще такое? Вы пытаетесь извиниться за то, что читали мою книгу? Или за то, что не читали? Или за то, что не поняли ее?
