– 15-е августа, месье, – чуть подняв бровь, ответил гарсон.
– А где мы? – спросил Сашка и в этот момент как бы увидел себя и Веру со стороны, как их видит этот молодой человек. Он вдруг ясно увидел себя, одновременно испытывая странную слабость и отстраненную ясность.
Гарсон глухо пробормотал название городка…
И тогда Саша понял, что обречен задать следующий вопрос, даже если официант сочтет его сумасшедшим. Тихо он спросил, глядя в глаза молодому человеку:
– А кто мы? – понимая, что в данную минуту тот ответит на этот вопрос точнее, чем он сам.
– Как Вы относитесь к манере «типизировать» нации (вроде русской лени или немецкого педантизма). Насколько, по-Вашему, подобные стереотипы имеют отношение к реальности?
– Я все-таки литератор. Любой писатель для своей прозы выдернет из толпы как раз таки нетипичный случай… Живя в Израиле уже много лет и наблюдая всю невообразимую этническую пестроту одного-единственного народа, я давно зареклась «типизировать» народы другие. Хотя, допускаю, что понятие «национальный тип» тоже не из воздуха взялось. Если меня с завязанными глазами переместить во сне в какую-нибудь страну, вывести на площадь и снять повязку с глаз, я минуты через две уже определю, что это за страна. И не только по языку, а по тому, как двигается толпа, как припарковывают автомобили, как улыбаются… понимаете, толпа – самое важное в пространстве страны, она и создает это пространство – миллионами выдохов, эманаций. Из этого бывает соткан воздух в разных местах. И это вполне ощутимая вещь. Это и архитектуры касается. Всякий народ веками создавал себе пространство для жизни, сообразуясь со своими предпочтениями. Так и выковывался национальный тип… который сплошь и рядом выбивается из общих правил.
Поразительные бывают «осечки».
Однажды наша приятельница поехала в Лондон со своей маленькой внучкой. У Букингемского дворца они увидели в будке пожилого роскошного двухметрового гвардейца: седые, подкрученные кверху усы, окладистая белоснежная борода – холеное холодное лицо истинного британца. Маленькая израильтянка подбежала к будке и по-английски воскликнула с присущей израильским детям нетерпеливой прямотой:
– Я приехала из Израиля! А это моя бабушка. Выйди из будки, я хочу с тобой сфотографироваться!
Гвардеец невозмутимо проговорил:
– Это невозможно. Я стою на часах. Охраняю королевский дворец. Если хочешь, зайди сюда и стань рядом, твоя бабушка нас сфотографирует.
Девочка шмыгнула в будку, схватила за руку гвардейца, бабушка эту пару сфотографировала. И когда Ника по-английски поблагодарила его, присев в глубоком книксене (она занимается бальными танцами), великолепный британец наклонился, поднес ее ручку к своим белоснежным усам, поцеловал и прошептал еле слышно:
– Ай`м фром Изреел ту…
ЗНАМЕНИТЫЙ НЕМЕЦКИЙ «ОРДНУНГ»
На перроне вокзала города Кельна стояли совершенно российские по виду ребята лет по 16 и увлеченно матерились. Нет, они просто разговаривали русским матом, иногда вставляя простенькие немецкие слова вроде «цурюк» или «цузамен». Зрелище это кажется экзотическим только попервоначалу. На самом деле все просто: подросли детки немецких переселенцев из Казахстана и Киргизии. Прошло уже лет пятнадцать, как их родители репатриировались на историческую родину. Взрослые были тогда, конечно, робки, неуверены в себе – как любые эмигранты в богатой новой стране. Их дети уже совершенно уверены в себе. Они знают, что изменят лицо страны. Они его уже изменили.
Лет десять я езжу в Германию чуть ли не ежегодно. Всегда любила передвигаться по этой стране в поездах. Вообще люблю немецкие уютные поезда: бесшумно разлетающиеся перед тобой двери, всегда исправные кнопки и рычажки, зеркала, ковровые дорожки, чистоту клозетов… В этот свой приезд я впервые побрезговала войти в вагонный туалет и была потрясена гораздо больше, чем на вокзале в Курске. Тут весь вопрос в ожиданиях.
В нынешний мой приезд Германия показалась мне страной, захлестнутой третьим миром, одолеваемой проблемами, набухшей протестом. От самых разных людей я слышала странно сформулированную статистику: безработица в сегодняшней Германии достигла того же уровня, что был до прихода Гитлера к власти.
Несколько лет назад я участвовала в передаче, которую вели на радио «Голос Израиля» Александр Окунь и Игорь Губерман. Еженедельная эта передача славилась тем, что в ней появлялись очень нестандартные люди. Например, в той памятной мне передаче участвовал известный этнограф, специалист по национальным характерам, много лет проживший в самых разных странах. Помню, Окунь как раз развивал тезис о том, что понятие «национальный характер» – выдумка, не имеющая под собой основы. Хладнокровный скандинав или пылкий итальянец такое же общее место, как и многое другое. Встречали, мол, мы и пылких шведов и хладнокровных итальянцев… Известный этнограф слушал, спокойно улыбаясь. Потом сказал:
– Да, безусловно. Есть исключения из правил. И все же понятие «национальный характер» кристаллизовалось веками. И диктовалось отношением народа к пространству. Вот возьмите немцев. Они всегда будут воевать.
Когда после этих слов мы – все трое – изумленно вскинулись с воплем:
– Но демилитариза… – Он остановил нас поднятой ладонью и сказал:
– Неважно, что последние шестьдесят лет немцы не воюют. Даже сто, сто пятьдесят лет – это миг в истории народа. Вы посмотрите на немцев, когда, тесно сдвинувшись, они сидят в своих огромных пивных подвалах, за огромными столами и, раскачиваясь, стучат по столу огромными кружками, распевая песни, подозрительно похожие на марши. Они раздвигают друг друга локтями, им тесно. Им всегда тесно. Вот Германия сейчас объединяется, станет мощной державой, ей надоест каяться и виниться за прошлое, подрастет поколение, которое знать не захочет о вине дедов…
Мы скептически переглядывались. Знаменитый этнограф, казалось, нес несусветную чушь…
И вот я в Германии, смотрю очередную телевизионную передачу, посвященную Второй мировой войне. Подобными передачами немцев накормили за 60 лет досыта. Эта Демьянова уха стоит комком в горлах, лезет из ушей, отдает протухшим в желудках. В передаче участвуют: выживший узник Освенцима – старый раввин с номером на предплечье, – какие-то общественные деятели и молодой человек лет девятнадцати, студент.
– А я вообще вас не понимаю, – говорит он, обращаясь к раввину. – Я вот специально достал «Майн Кампф» и прочитал. Ведь Гитлер там уже в 23-м году все свои планы изложил, все намерения. Чего же вы ждали? Надо было уезжать. Сами и виноваты…
Хозяин дома, психолог по профессии, мрачно смотрит в экран и говорит:
– Веками немцы воспевали культ силы. «Зигфрид, победивший дракона!» И что же произошло после поражения в войне? Культ силы был запрещен, даже игрушечные ружья изъяты из продажи. И вот пожалуйста: дети еще мучились виною отцов, внуки уже не хотят о ней слышать, а правнуки будут гордиться героическим прошлым прадеда, так же как современный барон или граф гордится предком-крестоносцем, не слишком вникая – сколько сотен тысяч несчастных отправил славный рыцарь своим копьем на тот свет…
