– Так, – тяжело обронил Христианский. Весь день он был молчалив и выглядел потрясенным настолько, что по ошибке выпил чаю не из своей кошерной чашки, а из Катькиной, белой, с надписью «Ближневосточный курьер». Сиротливым и одиноким остался Яша Христианский стоять на юру, и все наши попытки взбодрить его оставались безуспешными.
Вечером мне позвонила Рита.
– Да не может он представить никакого отчета, – сказала она, – как ты не понимаешь! Половина заказов проходила вне всякого учета…
– Как это? – тупо спросила я.
– Да так. Заказы добывал Апис, он же стряпал текст на нужную тему, ты, милая моя, придавала этому бреду пристойные очертания, я набирала, Катька разгоняла на компьютере…
Я молчала, пытаясь постичь смысл ее слов.
– Погоди-ка, – сказала я наконец, – получается, мы занимались преступной деятельностью?
– Да, – сказала Рита просто и мужественно, – но мы – честные люди.
Дня два еще мы старательно изображали издательскую деятельность. Рита вяло набирала роман Христианского «Топчан», неуклонно приближаясь к сцене полового акта, я редактировала трилогию Мары Друк «Соленая правда жизни», те новые сто восемьдесят страниц, которые она принесла пару дней назад.
Новая часть Мариной эпопеи содержала совсем уж фантастические подробности: полет валькирий по ночному небу города Черновцы и буквы Святого Писания, вспыхивающие на стене над головой секретарши жэка; тут были и благородные американцы, производящие на дому операцию по обрезанию крайней плоти всем желающим, жокеи, скаковые лошади, прогулочные катера, антисемиты, антисемиты, антисемиты, и прочая, прочая, прочая…
Кроме того, по заказу Медицинского фонда врачей – выходцев из России я завершала редактуру сборника «Народные средства лечения». Сидела, уставившись в абзац, озаглавленный «Помощь при удушении»: «Осторожно обрежьте веревку, ремень или платок, при помощи которого несчастный удавился. Придерживая затылок, вынесите тело на свежий воздух, приложите к пяткам горчичники и поставьте несчастному клизму с солью и мылом…»
Несколько раз приходила беременная секретарша Наоми, прохаживаясь по залу, как унылая лошадь по скошенному пастбищу…
Катька откровенно слонялась без дела. Ее бескомпромиссная натура не позволяла ей бессмысленно убивать время.
– Чего ты там царапаешь? – спрашивала она меня. – Брось! Все равно завтра срок уплаты за аренду зала. Бромбардт требует отчет, Яшка отчета не представит. Бромбардт не заплатит. «Курьер» вышибет нас отсюда и будет прав. Потом ты напишешь повесть «Конец фирмы «Тим’ак». Мы все там будем фигурировать…
Яша метался. Грузный, томный, в портупее сотрудника госбезопасности с кобурой под мышкой, он срывался среди дня и мчался выяснять отношения то в совет директоров, к тому времени окончательно распавшийся, то в какие-то другие конторы. Всплыла фигура, до сих пор сокрытая от наших взоров, – адвокат фирмы «Тим’ак» Шрага Бедакер. Он тоже требовал отчета о деятельности хевры, ибо неожиданно обнаружилось, что из оборота фирмы каким-то образом выпало триста тысяч долларов.
– Сумма немаленькая, – хладнокровно заметила на это Рита.
– Гад! – мрачно проговорила Катька. – Он подставил Яшу и смылся! – И с чисто русской обреченностью добавила: – Яшка сядет…
– А неплохо б ему посидеть, – с неожиданной мстительностью в голосе сказала Рита. – А Катька у нас баба сердобольная, будет передачи носить.
– Чего здесь носить, – возразила Катька, – в этой идиотской стране преступников кормят, как у нас шахтеров в санаториях.
К вечеру появился Христианский, осунувшийся, с воспаленными красными глазами, с торчащим носом. На Яшу было больно смотреть. По всему видать было, что душа его рвалась в рай, а ноги – в полицию.
– Апис не звонил? – спросил он.
– Откуда? – спросила я. – Из палаты лордов?
– Знали бы вы, господа… – Он не договорил, махнул рукой.
– Знаем, знаем, – с суровой прямотой сказала Катька. – Давай я чайку тебе налью. Где твоя долбаная чашка…
В этот момент появился завхоз «Ближневосточного курьера» и объявил, что опечатывает помещение. А если хевра «Тим’ак» хочет вывезти свое оборудование, то нам следует поторопиться: на все про все он готов дать три часа.
Мы заметались, как ошпаренные тараканы. Первым делом я схватила чайник Всемирного еврейского конгресса (о подсознание, о Фрейд!) и папку с рукописью Мары Друк «Соленая правда жизни».
Христианский воскликнул:
– Эвакуируйте журналы! – указывая на штабеля журналов «Дерзновение», лежащие повсюду. – Имейте в виду, это библиографическая редкость! Это раритет! Растащат!
– Кому они на фиг сдались, – сказала Катька. – Выбросить могут, это да.
Мы принялись вытаскивать в коридор пачки журналов «Дерзновение».
– Постойте! – сказала Рита. – Бред какой-то. Чем мы заняты? Надо вывозить компьютеры! Яша, что вы бегаете? Позвоните Ляле, чтоб приехала на «танке». Перевезем все в контору на Бен-Иегуду.
– И позвоните этому раздолбаю Пушману! – закричал Христианский. – Пусть приходит стулья свои таскать! Секретарь, конгрессмен, мать его…
Через полчаса приехала Ляля на «танке», прискакал ошалевший Фима Пушман, и эвакуация имущества фирмы «Тим’ак» продолжалась полным ходом.
В разгар спасательных работ появился заказчик из Меа Шеарим – толстый, бородатый, из тех, что носят талиты поверх шубы, – пейсы, закрученные штопором, просились в бутылку, – и стал требовать, чтобы Яша закончил заказанную им брошюру о значении шабата.
Яше ничего не оставалось делать, как сесть за не вынесенный еще компьютер доделывать брошюру. Толстый заказчик уселся в проходе между кабинками на собственность Еврейского конгресса – стул, подлежащий выносу, и, задумчиво наматывая на указательный палец локон пейсы, стерег Яшу, чтоб тот не смылся.
– Яша, – спросила я на бегу, – куда деть Мару?
– А пошла б она к чер-р-р-тям собачьим! – прорычал Христианский.
И в эту минуту взвыла сирена воздушной тревоги – последней воздушной тревоги за эту войну.
Я надела противогаз и, схватив в обе руки пачки журналов «Дерзновение», побежала к выходу. Из-за ограниченного обзора в противогазе я опрокинула толстого заказчика из Меа Шеарим и повалилась сверху, запутавшись в его пейсах и мягкой бороде. Он пытался стряхнуть меня с неменьшим омерзением и ужасом, чем если б ему на спину упал с потолка тарантул.
Конгрессмен Фима Пушман старался поднять нас, тем самым совершенно затруднив ситуацию. Мы барахтались в узком проходе между кабинками, среди рассыпанных журналов «Дерзновение», сирена выла, заказчик страшно ругался, проклиная фирму, Яшу, Еврейский конгресс, правительство Израиля и меня с моим противогазом.
И тут в зал влетел миллионер Бромбардт, красный, как все альбиносы в минуты потрясений, с розовыми глазами и расстегнутой ширинкой.
