Робин упустила свою возможность. Поехав учиться на медсестру, она могла бы начать с чистого листа. Будущие медсестры могли попытать счастья с докторами. Но и здесь Робин сплоховала. Хотя и не сразу это поняла. Она была слишком серьезной – вот в чем, видимо, ее проблема. В том, что слишком серьезно воспринимала, к примеру, «Короля Лира», но не танцы и не теннис. Бывает такая серьезность, которая способна свести на нет приятную внешность. Но Робин ни разу не позавидовала другим девушкам, которые отхватили себе мужей. Более того, она даже не представляла, кого хотела бы видеть своим мужем.
Нельзя сказать, что Робин была в принципе против замужества. Она просто выжидала, как будто ей все еще было пятнадцать лет, и лишь изредка задумывалась об истинном положении дел. Время от времени девушки с работы знакомили ее с какими-то молодыми людьми, но у нее вызывали ужас те, что считались перспективными кандидатами. А недавно ее напугал Уиллард, который в шутку сказал, что когда-нибудь переедет к ней и поможет ухаживать за Джоанной.
Знакомые теперь ее оправдывали, даже хвалили, уверовав, что она с самого начала решила посвятить себя Джоанне.
После ужина он предложил ей, прежде чем сесть в поезд, прогуляться вдоль реки. Она согласилась, но он сказал, что в таком случае должен узнать ее имя.
– Вдруг мне понадобится кому-нибудь вас представить, – объяснил он.
Она назвалась.
– Робин – это на вашем языке означает «малиновка»?
– Да, красногрудая малиновка, – не задумываясь подтвердила она, как уже не раз делала прежде. Но обмерла от стыда и перешла в наступление: – Теперь ваша очередь.
Его звали Дэниел.
– Данило. Но здесь – Дэниел.
– «Здесь» – это здесь, – сказала она все тем же разбитным тоном, еще не оправившись от «красногрудой малиновки». – А «там» – это где? У себя в Черногории вы живете в городе или в деревне?
– Я жил в горах.
Пока они сидели в гостиной над магазинчиком, между ними была дистанция, и Робин не боялась – и не надеялась, – что эта дистанция будет нарушена каким-нибудь бесцеремонным, неуклюжим или коварным движением. Пару раз такое позволяли себе другие мужчины, и ей становилось неприятно. Теперь же Робин и Дэниел волей-неволей шли рядом, довольно близко; попадись кто-нибудь им навстречу, они бы вынужденно потеснились и соприкоснулись локтями. Или же он мог бы пропустить ее вперед, и тогда его рука или грудь на мгновение коснулась бы ее спины. От таких мыслей, и еще от того, что со стороны они, вероятно, смотрелись влюбленной парочкой, у Робин зудели и напрягались плечи, равно как и ближайшая к нему рука.
Он стал расспрашивать про «Антония и Клеопатру»: понравился ли ей спектакль (да) и какая сцена понравилась больше всего. Тут ей полезли в голову смелые, реалистичные объятия, но признаться в этом вслух она не посмела.
– Сцена ближе к концу, – ответила Робин, – когда Клеопатра собирается положить себе на тело змею, – она чуть не сказала «на грудь», но спохватилась, хотя «тело» звучало ненамного лучше, – и тут входит старик с корзиной винных ягод, в которой приносит аспида, и начинает вроде как сыпать шутками. Наверное, этот эпизод понравился мне своей неожиданностью. Нет, другие сцены мне тоже понравились, мне все понравилось, но тут было нечто совсем иное.
– Да, – сказал он, – я тоже люблю эту сцену.
– Вы ходили на спектакль?
– Нет. Я сейчас коплю деньги. Но когда-то я много читал Шекспира – на курсах английского. Днем я изучал часовое дело, а вечером – английский. А вы что изучали?
– Да как вам сказать, – ответила она. – В школе – толком ничего. А потом – все, что полагается, чтобы выучиться на медсестру.
– Чтобы выучиться на медсестру, нужно много знать. Я так думаю.
Потом они заговорили о вечерней прохладе, насколько она приятна, и как заметно удлинились ночи, хотя еще только начало августа. И про Юнону – как она увязалась было за ними, но сразу одумалась, когда он дал ей команду охранять магазин. Их разговор походил на заранее оговоренную уловку, на ширму из условностей, заслонявшую то, что с каждой минутой становилось между ними все более неизбежным и необратимым.
Но при свете вокзальных огней все, что сулило надежду и тайну, мгновенно развеялось. К окошку кассы выстроилась очередь; он встал в хвост и купил для нее билет. Они вышли на перрон, где уже толпились пассажиры.
– Будьте добры, напишите на какой-нибудь бумажке свое полное имя и адрес, – попросила Робин, – и я сразу же вышлю вам деньги.
Вот оно, сейчас случится, подумалось ей. Впрочем, «оно» – это ничто. Сейчас оно и случится – ничто. До свидания. Спасибо. Я пришлю деньги. Спешки нет. Спасибо. Не за что. Все равно спасибо. До свидания.
– Давайте отойдем вот туда, – предложил он, и они двинулись вдоль платформы подальше от фонарей. – В самом деле, не беспокойтесь о деньгах. Сумма невелика и, может статься, вообще до меня не дойдет, потому что мне скоро уезжать. А почта иногда работает медленно.
– Но я непременно должна с вами расплатиться.
– Хорошо, тогда я скажу, как вы сможете это сделать. Вы меня слушаете?
– Да.
– Я буду здесь следующим летом, на том же месте. Появлюсь самое позднее к началу июня. Следующим летом. Выберите спектакль, приезжайте сюда поездом и приходите в мастерскую.
– И тогда я смогу с вами расплатиться?
– Вот именно. А я приготовлю ужин, мы выпьем вина, и я расскажу вам, что произошло за год, а вы расскажете мне. И еще одно.
– Что?
– Приезжайте в этом же самом платье. В зеленом платье. И с такой же прической.
Она рассмеялась:
– Чтобы вы меня узнали?
– Да.
На краю платформы он сказал: «Осторожно», а затем: «Порядок?» – это они спрыгнули на гравий.
– Порядок, – ответила Робин, и голос у нее дрогнул, то ли оттого, что подошвы заскользили по ненадежной поверхности гравия, то ли оттого, что сейчас новый знакомый удержал ее за плечи, а потом провел ладонями по ее голым рукам.
– Наша встреча – это очень важно, – проговорил он. – Я так считаю. А вы?
– Да, – сказала она.
– Да. Да.
Он скользнул руками ей под локти, обхватил за талию и прижал сильнее. Они целовались еще и еще.
Речь поцелуев. Тонкая, захватывающая, бесшабашная, преображающая. Когда они оторвались друг от друга, обоих била дрожь, и он не без труда совладал со своим голосом, стараясь говорить как ни в чем не бывало.
– Мы не будем писать письма, письма ни к чему. Мы просто будем вспоминать друг друга и следующим летом увидимся. Тебе не обязательно меня предупреждать: приезжай – и все. Если у тебя сохранится чувство, просто приезжай.
Стало слышно, как стучат колеса. Он помог ей подняться на платформу и больше к ней не прикасался, но бодрой походкой шел рядом, нащупывая что-то в кармане.
