– Не очень, – отвечала Грейс, ковыляя к крыльцу, пока девочки, толкаясь, спорили, кто будет ей помогать, но в основном только мешали.
– Ой, дело плохо. – Гретчен осмотрела рану. – Но почему ты расхаживала босиком?
– У нее ремешок лопнул, – в один голос пропели Дана и Джейни, и в этот миг к дому подкатил и почти бесшумно припарковался кабриолет винного цвета.
– Вот это я понимаю – как по заказу, – сказала миссис Трэверс. – Тот, кто нам нужен. Доктор.
Это приехал Нил; Грейс видела его впервые. Он был высок ростом, худощав, стремителен в движениях.
– Чемоданчик не забудь! – задорно прокричала миссис Трэверс. – У нас для тебя есть работа.
– Неплохая тачка, – сказала Гретчен. – Новая?
– Да, накатило вдруг помрачение, – ответил Нил.
– Ну вот, ребенка разбудили. – Мевис укоризненно вздохнула, не обвиняя никого в отдельности, и ушла в дом.
– Чуть что – сразу «ребенка разбудили», – свирепо прошипела Джейни.
– А ты помолчи, – одернула ее Гретчен.
– Не говори, что ты его не захватил, – продолжала миссис Трэверс, но Нил уже достал с заднего сиденья свой чемоданчик, и она продолжила: – Так, все на месте, это хорошо, как раз пригодится.
– Ты пациентка? – спросил Нил у Даны. – Что стряслось? Проглотила жабу?
– Нет, она, – с достоинством указала Дана. – Грейс.
– Понял. Это она проглотила жабу.
– Она порезала ногу. У нее кровь течет.
– Ракушкой, – добавила Джейни.
Нил велел племянницам подвинуться, сел на ступеньку ниже Грейс, осторожно поднял ее ступню и сказал:
– Подайте мне эту тряпку или что там у вас. – А потом осторожно вытер кровь и осмотрел порез.
Он придвинулся так близко, что Грейс учуяла запах, который минувшим летом научилась распознавать в гостинице, – запах алкоголя, приглушенный мятой.
– И правда. Кровотечение сильное. Это хорошо, рану чистит. Так больно?
– Немного, – ответила Грейс.
Он изучил, хоть и бегло, ее лицо. Наверное, хотел понять, уловила ли она запах и что в связи с этим подумала.
– Еще бы. Видишь, порез глубокий. Нужно его почистить, а потом наложить пару швов. Я смажу, чтобы было не так больно.
Он покосился на Гретчен:
– Эй. Убери-ка зрителей.
Он пока ни слова не сказал своей матери, которая опять повторила, как им повезло, что он подоспел вовремя.
– Бойскаут, – ответил он. – Всегда готов.
У него были уверенные руки и ясные глаза. В нем не осталось и следа от развеселого дядюшки, какого он изображал с детьми, или от болтуна-утешителя, каким поначалу выступал перед Грейс. У него был высокий бледный лоб, увенчанный плотной копной седовато-черных завитков, блестящие серые глаза, широкий рот с тонкими губами, которые казались чуть изогнутыми, будто от сильного нетерпения, желания или боли.
Когда Нил прямо на ступеньках забинтовал порез – Гретчен ушла на кухню и забрала с собой детей, но миссис Трэверс осталась и с напряжением наблюдала, сжав губы и как будто тем самым обещая не вмешиваться, – он сказал, что надо бы отвезти Грейс в город, в больницу.
– Ввести противостолбнячную сыворотку.
– Мне уже не больно, – запротестовала Грейс.
И Нил ответил:
– Это ничего не значит.
– Я согласна, – встряла миссис Трэверс. – Столбняк… не дай бог.
– Мы быстро, – сказал Нил. – Ну-ка. Грейс? Грейс, я доведу тебя до машины.
Он взял ее под руку. Нацепив одну сандалию, она с трудом засунула пальцы ноги в другую и волокла ее по земле. Повязка – исключительно аккуратная – сидела плотно.
– Я сейчас, – сказал он, когда она устроилась в машине. – Надо извиниться.
Перед Гретчен? Перед Мевис.
Миссис Трэверс спустилась с веранды, храня выражение смутного воодушевления, которое в такой день выглядело вполне естественным, даже неудержимым.
– Как хорошо, – сказала она. – Это очень хорошо. Грейс, нам тебя бог послал. Не давай ему пить, ладно? У тебя получится.
Грейс услышала эти слова, но не придала им значения. Ее слишком тревожили перемены, произошедшие с миссис Трэверс: та сделалась какой-то грузной, одеревенела, внезапно вспыхивала неистовой благожелательностью, часто пускала растроганную слезу. А в уголках рта то и дело появлялась тонкая, будто сахарная, корочка.
От дома до больницы в Карлтон-Плейс было около трех миль пути. Виадук над железной дорогой они проскочили на такой скорости, что Грейс показалось, будто в самой высокой точке машина оторвалась от асфальта и взмыла в воздух. Шоссе было пустынным, так что она не испугалась, но, вообще говоря, что она могла поделать?
Дежурная медсестра из отделения экстренной помощи оказалась приятельницей Нила; он заполнил какой-то бланк и дал ей мимоходом взглянуть на порез («Грамотно обработал», – равнодушно проронила девушка), а потом сам взял шприц и сделал укол. («Сейчас больно не будет, а потом может немножко поболеть».) Как только дело было сделано, в боксе опять появилась медсестра, которая объявила:
– В приемной ждет парень, чтоб отвезти ее домой. – А потом повернулась к Грейс и добавила: – Говорит, жених ваш.
– Скажи ему, что она пока не готова, – ответил Нил. – Нет, постой. Скажи, что мы уехали.
– Я уже сказала, что вы тут.
– Но сейчас ты вернулась – а нас нет.
– Он говорит, ты его брат. И потом, он наверняка видел на парковке твою машину.
– Я припарковался на служебной стоянке.
– Хитро-о-о, – проговорила медсестра через плечо.
А Нил спросил у Грейс:
– Ты ведь не торопишься домой?
– Нет, – ответила Грейс, как будто увидела письмена на стене. Как будто это была проверка зрения.
Опять ее посадили в машину, опять сандалия болталась на ноге, опять она устроилась на кожаном сиденье песочного цвета. Со стоянки они выехали переулками, а затем по незнакомой дороге выбрались из города. Она знала, что с Мори они не столкнутся. Ей можно было о нем не думать. А о Мевис – тем более.
Позже, описывая эту поездку, эту перемену в своей жизни, Грейс могла бы сказать (и говорила), что у нее за спиной будто с лязгом захлопнулись ворота. Но в тот миг никакого лязга не было и в помине… сквозь нее пробежала рябь молчаливого согласия, и права тех, кто остался позади, были плавно аннулированы.
Тот день прочно и отчетливо врезался ей в память, хотя и с некоторыми вариациями отдельных эпизодов, над которыми она слишком много размышляла.
Но и в этих деталях она, как видно, ошибалась.
