Я сделала вам какао.
Девочка с косами и в длинном шарфе стояла в дверях. Сейчас зацепится в темноте и плеснет на фотографию. Надо сказать, что здесь ни черта не видно, даже пятно пропало, потому что окно за окном погасло. Как смешно: окно за окном. Я не знаю, кто там живет; не знаю и вряд ли узнаю.
Просто спящее окно.
Часть вторая
1
Герман… В смысле, Карл Германович ушел, и надо было уйти одновременно с ним, но Ольга замешкалась. Бережно вложила портрет в «Приключения Чиполлино» – странная компания для дедовой фотокарточки! – но пухлая растрепанная книжка никак не влезала в сумку, молнии не сходились. В конце концов сунула фотографию в конспект с первоисточниками. Перед тем как отложить «Чиполлино», открыла. На титульном листе было написано красиво и размашисто: «Моей дочурке Ляльке в день рождения. Мама».
Сплошное вранье.
Мать сроду не называла ее дочуркой, так же как и Ольга не называла ее мамой. Но какой почерк! Красивый, элегантный, как и она сама. Ольга недавно увидела мать в книжном магазине; та, к счастью, ее не заметила. Красавица, на нее до сих пор оглядываются. Такая же изящная – одежда сорок четвертый, туфли тридцать третий. Статуэтка. У подруг все мамаши отяжелели, расплылись боками, тоскливо сидят на кефире.
Интересно, знает ли мать, что парень, которому она перепечатывала рукопись, ее родственник? Двоюродный или троюродный брат. А мне, выходит, в той же степени дядя.
Такую квартиру врагу не пожелаешь, не то что дяде, хоть и двоюродному.
Страх и ненависть, ничего другого она здесь не помнила.
Крысятник.
Половину своей жизни она потратила на то, чтобы забыть эту квартиру, и последние годы, занятые дипломом, практикой, потом работой, очень помогли. Казалось, еще немного – и проклятый крысятник не только потускнеет и обесцветится, но и вовсе сотрется из памяти. Ан нет; вот он. Здесь стояла железная кровать – «безразмерная», как шутил отчим. Покойный, да; но смерть ничего не поменяла и ни с чем не примирила, терция-доминанта-терция.
«Чиполлино» можно взять в следующий раз. Ладно, книжка; но как мать могла оставить фотографию деда? Забыла? В кухонном-то ящике? Расскажите тете Клаве.
Дворничиху Клаву Ольга видела – точнее, увидела и узнала кургузую Клавину спину, скрывшуюся во дворе. Клава не заметила или не услышала, как она вошла в дом, что избавило от ненужных вопросов. В следующий раз вряд ли так повезет.
На улице висел промозглый февральский туман.
Что делать с квартирой, понятно; а Карл Германович? Какое непривычное, неудобное имя. Рассказать бабушке страшно – разволнуется, а как потом ее оставить? Самая иррациональная ситуация: произошло то, чего не могло быть, потому что так не бывает, не бывает!
Вспомнила свою оторопь при виде фотографии и поежилась. Дядьке (или дяде?) – нет, ни одно слово не подходило, – наверное, ему было не легче: он обознался и никак не мог этому поверить. Кому можно о таком рассказать?
Посмотреть со стороны – водевиль, если бы не боль и не изумление у него в глазах.
…Карл Германович с тех пор сильно изменился. Не то чтобы запомнился только он один, нет: к матери часто приходили разные люди, все как один занятые, торопливые, и все приносили свои творения: диссертации, воспоминания, доклады. Слово «халтура», «халтурка» прочно засело в голове, и Олька про себя называла их всех халтурщиками, а само слово «халтура» сразу вызывало в памяти пишущую машинку – чугунного монстра, намертво упершегося в стол короткими, как у таксы, лапами. Со словом «халтура» навеки связался жест, один и тот же, как мать хрустела пальцами, разминая их.
Этот «халтурщик» в тот, первый раз держался робко, как первокурсник, однако же запомнил и Лешку, и Майн Рида, и учебник географии.
Олегу можно рассказать завтра – раньше полуночи он не появится. На часах было почти девять, она замерзла и загадала: если придет такси, сажусь. Пришел трамвай, и через пятнадцать минут тряски в полупустом вихляющем вагоне Ольга была дома.
…который до сих пор не совсем привыкла считать своим домом. Она хорошо выучила Олежкину квартиру – здесь часто собирались друзья. Да и где же еще собираться, как не у него, в отдельной-то хате, от которой можно было и ключ попросить – Олежка не отказывал, давал, а благодарный гость, уходя, традиционно оставлял его под ковриком, а на кухне – пачку сигарет, бутылку вина (иногда начатую) или торопливую записку.
– Почему у тебя вечно проходной двор? – возмущался Николай Денисович, отец Олега. – Зашел вчера: свет горит, никто не открывает, только дышит за дверью.
Олег отшучивался:
– Сдаю номер, папа. На время, так выгодней. На свадьбу коплю.
Вообще говоря, Николай Денисович отлично знал, в чем дело; просто хотел показать, что держит руку на пульсе, и, хотя сын уже взрослый, можно внушение сделать.
На их свадьбе кто-то из ребят жаловался: «Ну зачем вы так быстро женитесь, вы мне всю личную жизнь сломали!».
Зато Николай Денисович был доволен, в чем Ольга убедилась, вернувшись как-то домой раньше мужа и застав свекра на диване в носках. Он так уверенно поднялся, подошел и поцеловал ее, мазнув усами щеку, что Ольга почувствовала себя в гостях.
– А… как вы попали в квартиру? – пробормотала она.
Николай Денисович пожал плечами:
– Не шарить же мне под ковриком – взял у Олега. Вот, – протянул Ольге блестящий новенький ключ, – зашел в мастерскую, заказал для вас тоже. Мало ли, вдруг потеряете.
Ольгу пристукнуло слово «тоже».
Свекор назидательно продолжал:
– Ты, детка, должна как следует питаться. Я вам сервелат принес, в холодильнике лежит.
Николай Денисович был помешан на питании и на слове «детка». Когда Ольга впервые обратилась к свекрови, та замахала обеими полными руками: «Деточка, не называй меня “Алиса Ефимовна”, а то я чувствую себя старой грымзой».
Это было чистое кокетство: голубоглазая и рыжеволосая, с нежной и розовой, как свойственно многим рыжим, кожей свекровь выглядела моложе своих шестидесяти лет. «Не называй меня деткой, и сразу почувствуешь себя молодой», – хотелось сказать, но сдержалась.
Да пусть называют как угодно, но зачем же вот так высаживаться десантом – без звонка, со своим ключом?
Олег не понимал ее недоумения:
– А что такого? Отец зашел проведать. Если б я ему ключ не дал, он бы поцеловал замок, а так – отдохнуть прилег. Какие у нас секреты?
– Так ведь сидим на «Архипе», – напомнила Ольга.
Вот тогда занервничал Олежка, и не потому что Солженицына надо было вот-вот возвращать, а просто невозможно было представить, как бы папенька отнесся к такому явлению у них в доме. Занервничал, но сделал беззаботное лицо.
