Лиза начинала рассказывать о каком-то эпизоде дома, а продолжала, например, в Ботаническом саду, куда они с сестрой заходили проведать Ларису или просто побыть в тишине. Здесь, как правило, никого не было, кроме редких замерзших влюбленных парочек или столь же редких школьных экскурсий. И те и другие неизбежно двигались к оранжерее: первые – согреться, вторые – поглазеть на диковинные растения и тут же забыть о них. Сестры бродили по расчищенным от снега аллеям и говорили, говорили, говорили…
Все последующие события, не соразмерные по масштабу и накалу с пережитыми ранее, Лиза отрапортовала и вовсе скороговоркой. Жизнь как жизнь, вполне обычная: после аптеки работала в бакалейном магазине, потом на заводе химреактивов, после этого снова в аптеке; Ансельм – инженер на велосипедной фабрике. Нет, детей нет. Несколько лет назад решила разыскать сестру, надеясь не столько на удачу, сколько на редкую фамилию Маркиановых…
Не помогли бы ни редкая фамилия, ни удача, если бы не Ульрих. Он служил в том ведомстве, которое не только помогло найти Веру, но и дало разрешение на поездку. Существует вероятность, что все могло бы сложиться и без Ульриха, но хватило бы ей на это сил и жизни?
Что такое Лизина наполовину правдивая история – хроника или легенда? И почему не рассказать всей правды самому близкому человеку – сестре?
Кто бы ей поверил, расскажи она всю правду…
25
Что чувствует человек, высказавшись до конца? Облегчение? Усталость? Опустошенность?
Страх.
Страх, что больше сказать ничего не сможет, потому что главное высказано – вернее, написано; а значит, ничего не осталось.
Наверное, то же самое испытывает авторучка, когда на последней точке кончаются чернила, если этот преданный инструмент способен что-то чувствовать. Дмитрий Иванович смотрел на знакомую вмятинку среднего пальца, помеченную блеклым чернильным следом. Рука водит пером, но руку направляет мысль, и не может быть, чтобы инструмент оставался только послушным орудием, а не соучастником, хотя бы и в самой последней инстанции, мысли. «Олимпия» осталась для него скорее игрушкой, остроумным приспособлением, иногда помогающим в работе, но тормозящим мысль. Присуха обращался к машинке только затем, чтобы перепечатать наиболее запутанный кусок рукописи, испещренный зачеркиваниями, стрелками и вставками; самое главное было написано рукой. Это к вопросу об интеллигентах, усмехнулся он, которые боятся замарать свои белые ручки.
Итак, Главная Работа закончена.
Он пронумеровал страницы и теперь бездумно смотрел на две упитанные картонные папки. Взял папиросу, закурил. Сколько раз за последние годы он представлял себе этот финал? Собственно, финал наступит, когда папки будут отправлены на антресоли, где сложены журналы прошлых лет, диванные подушки от давно почившего дивана (какого лешего он их держит?), коньки с окаменевшими от времени ботинками и намертво завязанными узлами на шнурках и прочий хлам. Он давно скучает по мусорнику, этот хлам, но руки не доходят претворить эту мечту в жизнь.
Папки много места не займут.
Интересничаешь, Митенька, сказал бы старый друг. Не валяй дурака, доведи до конца, а сложить на антресоли всегда успеешь.
«Довести до конца» было заманчиво и в то же время страшно. Печатный текст словно читаешь своими и чужими глазами одновременно. Начнешь читать – и поймешь, что рукопись мертва. Что тогда?
Вот тогда милости просим на антресоль, спокойно кивнул бы друг, пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Займешься чем-нибудь другим… хотя бы Джеком Лондоном; через два года, смотришь, и докторскую высидишь.
Чтобы довести до конца, нужна опытная машинистка. Присуха с готовностью ухватился за эту мысль, потому что больше сейчас не за что было хвататься. Найти; отдать, дождаться – и перечитать, а там…
Раздался телефонный звонок.
– Митя, слушай, – бывшая жена (номер два) говорила так, словно выбежала в гастроном за сосисками. – Здравствуй, во-первых! Это я из автомата, ты уж прости.
– Добрый вечер! За что простить? – улыбнулся Присуха.
– Ой, ну не придирайся к словам. Одним словом, мне нужна машинка. Ты же все равно на ней не печатаешь, правда? А мне сейчас позарез.
– Печатаю, – с удовольствием признался Дмитрий Иванович, – но мне не позарез.
– Ну, чудно! Мне на какое-то время понадобится, я потом отдам, ты не подумай…
– И не подумаю, – он совсем развеселился.
– Митя, я тогда заеду, ладно?
Присуха был уверен, что к дому подкатит такси и ему придется тащить «Олимпию» вниз, однако Инга приехала на троллейбусе – «просто договориться», как она выразилась.
Договаривались за чаем, который она привычно и быстро заварила и налила в чашки.
– Где ты эту дрянь берешь, – поморщилась она, – надо покупать «Цейлонский» или желтенький такой, со слоном. Вот со слоном очень приятно пить.
Светскую беседу поддерживать было легко.
– Я не намерен пить чай со слоном, ни за какие коврижки, – заметил строго. – Лучше с тобой. Кстати, у меня печенье было, – он поднялся. – По крайней мере, мне хочется так думать…
Развел руками и сел на место.
– Действительно, печенье было. Но больше его нет. Съел, наверное.
– Митя, ты не меняешься, – жена укоризненно покачала головой. – Пустой буфет, хоть шаром покати. Купил бы сухарей, что ли.
– Да рано вроде…
Оба засмеялись.
– Слушай, – спохватилась она, – а что с твоими Форсайтами? Так небось и сидишь с ними целыми вечерами?
– Нет, конечно; ты что, радио не слушаешь? Странно, странно…
Он любил когда-то простодушную переполошенность жены от его самого невинного зубоскальства. Вот и сейчас промелькнул испуг, растерянность, и снова лицо стало обычным:
– Ты… шутишь, да? Или… Неужто закончил?
Неожиданно признался, что – да, закончил; а толку?
– Пока не перепечатано, все равно не пойму ни черта. Там одних только повторов…
– А, так тебе машинка нужна? – спохватилась она.
Ей всегда требовалось говорить несколько раз. Ведь сказал же по телефону ясно, что нет, не нужна. Терпеливо объяснил, что нужна машинистка, причем грамотная и опытная.
– Не хочу тебе морочить голову, однако если узнаешь, что где-то есть такой ангел, позвони мне.
На том и порешили.
В прихожей Дмитрий Иванович подал ей пальто.
– Ой, я тебе наследила! Погоди, дай вытру.
Стоял, как швейцар, с распяленным в руках пальто и наблюдал, как она быстро, экономными движениями вытирает мокрые следы на полу. Икры ног в тонких чулках дразнили взгляд. Повесить на вешалку пальто, шагнуть к ней, взять за плечи… Растеряется или засмеется? Предположим, второе; ну, а что делать post coitum, снова чай пить? Допустим, сама побежит за кексом или печеньем, потом останется ночевать, утром – завтрак, и все потянется как прежде, а главное, в ту же сторону; благодарю покорно.
