Настена хорошо помнила погреб у них в старом доме, хотя он куда как отличался от этого: здесь атомную войну пересидеть можно. В бабулином доме был обычный подпол: дверь прямо в кухонном полу – тянешь за кольцо, как рыбак сеть, а потом спускаешься со свечой или фонариком в тесную темень, где едва можно повернуться и набрать миску картошки, которая все равно прорастает, хоть и в подполе хранится. Настя ненавидела старый дом, но сейчас вдруг такая нахлынула обида – за его невзрачность, за вонючую уборную в огороде, за неудобный тесный подпол, по сравнению с этими буржуйскими хоромами, что даже глаза защипало.
– Ты… чего? – испугался Карл.
– Ничего; солнце яркое.
Майское солнце лупило в окна – блики и впрямь могли ослепить – и высвечивало все краски обильной трапезы. Аглая поставила на стол тяжелую сковороду с запеченным в сливках карпом.
– Дед, сам ловил? – спросил Карлушка, зная, как он ждет вопроса.
– А как же, – с готовностью ответил тот и добавил, не удержавшись: – Живем-то у озера, в соснах карпы не ловятся.
Выстрел, к счастью, оказался мимо цели: жена то ли не слышала, то ли была поглощена главной задачей – накормить гостей до отвала. Карпа – вернее, то, что от него осталось – сменили румяные ломти свинины на ребрышках.
– Нигде вам такого не подадут, ни в одном ресторане, – приговаривала Аглая, – только словами красивыми заманивают: «эскалоп» там или «лангет», а мясо такое поди поищи. – Ешьте, ешьте на здоровье! – И не скрывала горделивой улыбки от похвал, на которые никто не скупился.
Лангет, эскалоп… Сюда бы седло барашка – и не хуже, чем у Форсайтов. Настя вспомнила, как ее сбило с толку это «седло», когда читала в первый раз. Сразу представился нарядный стол, а в центре – настоящее, пахнущее кожей седло, еще теплое от спины только что распряженного… кого? Если коня, то почему «седло барашка»? Да и сейчас, хоть с улыбкой вспоминала первую ассоциацию, Настена смутно представляла себе, что за блюдо скрывается под загадочным названием, однако не было уверенности, что оно выдержало бы конкуренцию с отбивными Аглаи. Зинкино правило соблюдается: закуски, рыба, мясо. Впрочем, не было птицы. Мысль об отсутствующих цыплятах доставила Насте странное удовлетворение, словно в компенсацию за роскошный буржуйский погреб. Хотя представить на столе что-то еще было невозможно, тем более что закуски оказались отменными. Капуста хрустела во рту, как зимой хрустит утром под ногами наст; тмин не мешал, как ожидала Настя, а придавал удивительный вкус – она никогда такую капусту не пробовала. Огурцы, плотно обвитые водорослями укропа, не потеряли при засоле твердости, разве что изменили цвет. Была нарезана ветчина, которую она не попробовала; в вазе до сих пор высилась горка салата, почти нетронутая…
– Я сделала с майонезом, Лара. Как у тебя тогда.
Не договорила: «на сороковинах». Сидела, устало опершись на локти, пока дочь убирала со стола. Настя с Карлом отправились на озеро. Отец молча курил. Лариса внимательно приглядывалась к матери, хотя сразу, как только пришли, бросилось в глаза, насколько скверно она выглядит: отечное лицо, подглазья набрякли, да и сами глаза какие-то больные. Скучные глаза.
– Да ничего у меня не болит, Лара, – отбивалась та от ее расспросов. – Бок вот тут тянет как будто. Продуло, не иначе. Этот вон, – она кивнула на мужа, – все время сквозняк устраивает.
Когда они приезжали вместе с Германом, им доставалось поровну родительских жалоб друг на друга. Теперь Ларисе нужно было выслушать обоих.
Аглая немного оживилась, когда речь зашла о свадьбе. И она, и Павел были недовольны скромными масштабами торжества.
– Ну что это, Лара, в самом деле! Почему не в ресторане, не в кафе, наконец?
Лариса не выдержала:
– О чем ты говоришь, мама? Карлушка получает девяносто рублей, я семьдесят. Какой ресторан, какое кафе?
Вот тут-то и произошло невероятное: мать достала из кармана фартука и жестом картежника шлепнула на стол что-то вроде колоды карт, рассыпавшейся с едва слышным шелестом, ибо никакой было не колодой, а пачкой денег.
Новых, что Ларису поразило до немоты. Это состояние – и хотела бы что-то сказать, да гортань свело – долго не проходило и, похоже, доставило родителям удовольствие. Потом они заговорили разом, но о чем, она не понимала, потому что не могла сосредоточиться ни на чем, кроме разноцветных этих радужных бумажек – сиреневых, розовых, голубых… Не так уж много, в сущности, их было, но для Ларисы это оказалось в буквальном смысле кучей денег, ибо видеть новые купюры в таком количестве ей не приходилось.
Как и старые.
На вопрос «откуда?» последовали невнятные ответы, неожиданно вскипевшие бурной обидой. Что же, родная дочка им не доверяет? Или они, дед с бабкой, не могут единственному внуку свадьбу справить, всю жизнь проишачив в колхозе? Говорили необычайно слаженно, что Ларису поразило больше всего.
– За столько лет! – надсаживался отец. – За столько лет удалось кой-каких деньжат подкопить. Мы ж никогда на себя не тратили!
Что было правдой. Сколько Лариса помнила, родители всегда жили не то что скромно – почти скудно, даже в самые лучшие времена. Они были, эти времена, еще до всего: до советской власти, до Сибири, до войны. Жили в изобилии, но тратили очень скупо, больше всего боясь, что их заподозрят в достатке. Это сыграло тогда не последнюю роль в ее переезде в город, а потом, всем на изумление – даже невозмутимый Герман удивился, – отец первым записался в колхоз… Потому, наверное, родителей и не тронули, когда всех высылали и окрестные мызы пустели.
– Да и не тыщи ведь, не тыщи! – оправдывался отец.
– И сколько нам самим надо? – подхватывала мать и сама же отвечала: – Все равно что ничего. Поверишь, Лара, курей – и то держать не хочу. А тут еще бок разболелся.
Это напомнило Ларисе о привезенных каплях.
– Молодежь цену деньгам не знает, – отец опять закурил. – Что понятно: откуда у них деньги, они настоящих денег-то и не видели. – Павел помолчал, щурясь не то от дыма, не то вспоминая «настоящие деньги». – А подарки не отдарки, так и скажи. Что я, побегу сервиз покупать? Хотят – пускай свадьбу играют, не хотят – деньги места не занимают; пусть лежат, пригодятся.
Все сошлись только в том, что Карлу нужен приличный костюм, а то, стыдно признаться, в ЗАГС не в чем идти.
– Вот, а ты говоришь! – засмеялся отец. – Из-за паршивых денег мой внук и жениться не моги, так получается? Бери, бери! – и решительно сунул дочери в карман «паршивые деньги».
Карлушка никогда не знал, как называется это озеро. Озеро и озеро, всегда таким было: летом на берегу густой аир, мягкое дно, дощатый помост на замшелых столбах. В детстве он был уверен, что это недостроенный мост, и ждал, когда же его достроят.
Они медленно шли вдоль берега.
– Здесь разве никто не живет, кроме ваших? – наконец спросила Настя.
– Почему? Живут. Вот у того берега видишь дом? Мыза «Подсолнухи».
