Вышиванье, Митенька, согласился друг, вышиванье; брось. Работа закончена.
Так что же дальше?
Автобус несся в темноте, проскакивая пустые остановки. Присуха сидел с портфелем на коленях, глядя прямо перед собой, на табличку «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ».
Вопрос никому не предназначался, тем более что Дмитрий Иванович знал ответ. В отличие от Сомса и его автора жил он не в Англии, а потому не мог просто взять и издать написанную книгу. Независимых издателей не существует, а войти с улицы в научное издательство означает попасть в городские сумасшедшие. Кроме того, научное издательство непременно пристегнуто к какому-то мозговому центру, будь то академия наук или вуз, и, чтобы опубликовать научную работу, необходимо тоже быть пристегнутым, как он сам некогда был пристегнут к университету. Вот тогда-то – Инга была права – тогда-то и нужно было шевелиться: выбрать одну главу, сократить, сервировать под статью – и появилась бы она в очередном сборнике научных трудов. Так нет же, английскую машинку загорелось купить, с этого все и завертелось.
Дома, вопреки обыкновению, Дмитрий Иванович не сел за письменный стол, а подошел с папиросой к окну.
С третьего этажа был виден черный тротуар, голые костлявые деревья, пустой и темный магазин одежды с манекенами в тускло освещенных витринах. Две женщины шли, оживленно разговаривая. Одна вела за руку ребенка в мешковатом, как у космонавта, комбинезоне. Задрав голову, ребенок смотрел, как показалось Присухе, прямо на его окно. Дмитрий Иванович помахал ему рукой с зажатой папиросой, усмехнулся и отошел от окна.
Чего ребенку смотреть на старого дурака, в шестьдесят лет «обдумывающего житье»? Ну, не шестьдесят – пятьдесят девять скоро; все равно не мальчик.
Если бы Патриарх был жив, он дал бы дельный совет. В любом случае, университет исключается; академия наук, со всеми заседающими дундуками, тоже. Что в остатке?
А если?.. Папироса замерла в руке.
Может быть, периферия? В республике было два пединститута – один ближе к столице, другой дальше; Дмитрий Иванович так для себя их и обозначал: ближний и дальний.
Какой-то шанс есть, подкрепленный ученой степенью и подкошенный десятью годами репетиторства и вечерней школы, сиречь безделья. И все же, и все же…
Бессмысленная ярость и досада растворились. Мысль заработала в другом направлении. В памяти начали всплывать имена однокурсников, и на последней папиросе пришло самое дерзкое озарение: alma mater. Что, если?..
Но первым делом нужно было дополнить главу «“Great Forsyte” – соль земли», там буквально два-три абзаца. Дмитрий Иванович включил настольную лампу.
Дитя может еще родиться на свет.
4
Пустое время и пустые комнаты действовали на Карла угнетающе. После визита в бывшую машинисткину квартиру и встречи с Ольгой он тоже решил дать объявление в газету.
Девушка в отделе объявлений озабоченно нахмурила скудные бровки и прочитала вполголоса:
– «В центре… с балконом, 32 кв. м, на однокомнатную квартиру», – подняла глаза на Карла и недоверчиво переспросила: – На однокомнатную?
– Я в общей квартире, – пояснил он.
Девушка покачала головой и снисходительно объяснила недотепе, что две комнаты в центре «с руками оторвут, тем более с балконом», и посоветовала изменить формулировку: «…на двухкомнатную квартиру».
Колебался он недолго: «Пишите: двухкомнатную». Все равно ничего не выйдет, зато больше времени займет, проскочила малодушная мысль.
Как лошадиные барышники, подумал он, выходя из шумного отдела объявлений, хотя ни одного лошадиного барышника не знал.
Телефон начал звонить сразу после выхода газеты и звонил часто, что было неудобно, но неожиданно развлекло Марию Антуанетту. Преподнесенная Карлом коробка зефира в шоколаде донельзя ее растрогала: «Ну что вы, зачем это?.. – Соседка кокетливо улыбалась, склонив голову к плечу выцветшего халата. – Я ведь, помилуй бог, совсем не ради… не надо вам было тратиться». Скрылась, продолжая бормотать слова благодарности, с коробкой в свою комнату, после чего дежурила у телефона с удвоенным рвением.
Газетная девушка оказалась права: многие владельцы двухкомнатных квартир заинтересовались объявлением. Мать с энтузиазмом ездила по адресам, а потом «отчитывалась о проделанной работе», как она шутила. Целью было найти квартиру не очень далеко от центра, что оказалось нелегко. Зато эти хлопоты позволяли обоим не говорить о случившемся – тема стала не то чтобы запретной, но неуместной.
На работе развод Карла скоро перестал быть новостью, тем более что подоспела более горячая и пикантная: у главного инженера появилась любовница. Новость муссировали на всех уровнях.
– И как ты думаешь, кто? – Кондрашин затянулся и выжидательно посмотрел на Карла.
– Да ничего я не думаю, – пожал плечами тот.
– Ну, так ты единственный, кто не думает, – обиделся Гена, – потому что все остальные знают.
И громким шепотом назвал имя начальницы копировального бюро.
Что он в ней нашел, удивленно подумал Карл. Женщина-манекен, витринная красота. Сам главный инженер – отнюдь не Аполлон: высок и тощ, как кочерга, глаза сощурены от дымящейся в зубах папиросы, волосы на висках торчат рожками. Мужик он характерный, любимая присказка: «Завод – это вам не лебединое озеро».
– Да на здоровье, – ответил Карл.
Азартный блеск в кондрашинских глазах сменился разочарованием.
Все последние месяцы он всячески выказывал свое участие. Звал Карла после работы: «Пойдем выпьем», давал какие-то советы, которые наверняка давали ему самому после развода, но Карлу почему-то была неприятна эта мужская солидарность. Нет одинаковых обстоятельств, а потому, он был в этом уверен, не бывает одинаковых разводов. Мало-помалу он стал избегать Кондрашина, выходя курить на другую лестничную площадку, а потом, сталкиваясь с ним, испытывал неловкость. Оставалась надежда, что тот ничего не замечает.
Во время обеденного перерыва Гена предложил опять сходить после работы в пивной бар. Карл отказался, сославшись на суету с обменом. «Чего ж ты молчал? – возмутился Кондрашин. – Я на этом деле собаку съел. Без меня ты даже не берись!»
Энтузиазм Кондрашина граничил с настырностью. Карл уплатил за обед и двинулся с подносом к дальнему столу. Кондрашин шел следом, на ходу вспоминая, как он менял родительскую двухкомнатную квартиру. «Моя стерва кооператив себе отсудила, для хахаля своего», – торопливо говорил Кондрашин между ложками харчо. Вокруг рта у него появился оранжевый, цвета мастики для пола, ободок. Карлушка поймал себя на том, что теперь его начало раздражать в Кондрашине все: манера говорить, не отрываясь от еды, чуть выпученные глаза и даже привычка закладывать карандаш за ухо, как это делал начальник отдела. Карандаш держался плохо, падал.
– Я уже взялся, – сказал Карл, – так что беготни хватает.
