Вот уехал он, и сразу все сладилось. Здесь-то никак у него девушки не задерживались, и все казались Галине Николаевне какими-то испорченными, недалекими, недостойными. Правда, справедливости ради надо признать, что они чаще, не успев показаться, уже исчезали с горизонта. Галина Николаевна даже начала переживать из-за непостоянства Егорушки, все жалела, что муж так рано ушел и не смог стать советчиком в этом вопросе. Все-таки им, мужчинам, виднее: целый зоопарк мартышек или одна на всю жизнь. Но с одной у Егора никак не выходило, а вдали от дома почти сразу и вышло. Все-таки, наверное, тяжело ему, бедному. Привык ведь к заботе, к ласке, а остался один, без мамы, и сразу к одной-единственной женщине потянулся. Галина Николаевна его, правда, оставлять не хотела, собиралась с ним ехать. Как-то казалось ей это само собой разумеющимся: Митя – в Америке, Марина – в Канаде. Если и Егорка уедет, то ей-то что же в Москве делать? Нечего. Да и жить ведь негде. Но Егорушка – молодец – и тут успокоил, сказал:
– Найдем, где жить. Не вопрос. Ты теперь невеста богатая, угол отыщем. А со мной ехать, мам, что за радость? Я целыми днями на работе.
– Так тебя и здесь сутками не бывает. Не привыкать.
– Тут хотя бы тетя Мила есть, еще знакомые всякие. Потом в Москве все-таки культурная жизнь насыщенная. Театры, концерты, выставки.
Это был хороший аргумент. Светскую жизнь Галина Николаевна любила. Театры и музеи они с мужем посещали часто, любили путешествовать, вдохновенно слушали экскурсоводов и жадно интересовались всем новым и неизвестным. Но как-то так получилось, что после смерти мужа женщина погрузилась в другие заботы: рос Митя самый младший, которого надо было водить в цирки и зоопарки, а не на экспозиции импрессионистов, пылилась большая квартира, из которой пришлось попросить домработницу (теперь она стала не по средствам), да и остальные хозяйственные заботы занимали все время. Галина Николаевна даже и не помнила, когда в последний раз была в театре и что именно смотрела. Такого с ней давно не случалось, и как только сын напомнил, она тут же ощутила ностальгию по былому времени и так отчаянно, будто ушедшую молодость, захотела его вернуть, что согласилась остаться в Москве, больше не сопротивляясь и ни о чем не задумываясь.
Сначала она действительно намеревалась вести светскую жизнь. Правда, хотелось компании, и Галина Николаевна честно пыталась ее себе организовать:
– Милочка, ты слышала, в Пушкинском Модильяни? Надо идти, дорогая. Это событие!
Но для Милочки событием были режущиеся зубы близнецов и планы освоения нового рецепта из женского журнала.
Галина Николаевна пробовала тормошить и других знакомых:
– Я слышала, в «Современнике» новая постановка.
– Ой, Галка, у меня дома, что ни день, то премьера, – откликалась одна подруга. – Дети треплют нервы, внуки веревки вьют. Извини, но мне не до «Современника», классика жанра съела с потрохами.
– Какие театры?! – возмущалась другая, все еще работающая в каком-то министерстве энергичная дама. – У меня с утра планерка, потом прием и совещание, днем я должна забрать Дениску из школы и помочь ему с математикой. Он что-то отстает, а родителям не до этого. Представляешь, удумали репетитора нанимать при живой бабушке? Ну, а вечером вернется с работы муж, и начнется «подай – принеси», так что до театра я, наверное, доползу в другой жизни.
Галине Николаевне ожидание следующей жизни показалось бесперспективной тратой времени, и она отправлялась одна на премьеры, показы и выставки. Сходила раз, другой, третий, а потом потеряла интерес к этим бессмысленным раутам. Оказалось, что впечатление ярко и красочно лишь тогда, когда есть возможность его с кем-то разделить. Одной было как-то тоскливо смеяться над шутками комедийных актеров, сочувствовать трагичной истории и любоваться дивными полотнами известных художников. Ушел вкус, исчезло настроение, куда-то спряталась радость. Дни стали скучными, серыми, похожими один на другой. И только он (самый лучший) все еще казался каким-то особенным, каким-то новым и отличным от других. День рождения не мог пройти без сюрприза, и именинница все еще надеялась на явление неизвестного чуда. И дождалась: дверь комнаты распахнулась, и в проем торжественно вплыла корзина цветов.
– Ставь и топай отсюда! – громко руководила действиями юноши, несшего корзину, уборщица Катя. – Не следи давай! Не намоешься тут на вас посетителей! – Она строго взглянула на Милочку, и та тут же втянула голову в плечи.
Галина Николаевна, напротив, встала и будто бы выросла на две головы, словно кто-то невидимый прикрепил к ее сгорбленной спине крылья и помог воспарить к потолку от счастья.
Курьер поставил цветы на пол и мгновенно испарился, провожаемый испепеляющим взглядом уборщицы: на полу красовались грязные, мокрые следы.
– От кого это? – Голова Милочки вернулась в прежнее состояние и даже вытянулась немного по направлению к розам.
– Да, – с энтузиазмом подхватила Катя, уперев руки в крутые бедра, – вы у нас, оказывается, Пугачева, а мы и не знали. Поклонники, видать, шлют.
– Скажешь тоже, поклонники, – по-девичьи зарделась Галина Николаевна, и Милочка совсем по-юношески прыснула в кулачок. – От дочери это, – пояснила именинница, прочитав прикрепленную к корзине карточку.
– Что пишет? – оживилась Милочка.
– А бес его знает. Какие-то «бэст вишез».
– Это наилучшие пожелания, значит, – деловито откликнулась Катя. – Мне внучок на Восьмое марта открытку подарил, сам писал, по-ихнему, по-иностранному. Он у меня по английскому одни пятерки получает. И в кого только такой головастый?
– Наилучшие пожелания, – с удовольствием повторила Галина Николаевна несколько раз, словно пыталась таким образом сделать из общих слов конкретные.
– Наилучшие, – поспешила на помощь Милочка, – значит самые прекрасные.
– Конечно, – снисходительно согласилась именинница. – Все-таки дочка, она и есть дочка. Она-то всегда о матери побеспокоится.
– Верно говоришь, – подхватила Милочка, – вот я иногда думаю: был бы вместо Танюшки сын…
Галина Николаевна слушать рассуждения подруги о несуществующем потомстве не стала. И так понятно, что в Милочкином случае сын был бы более удачным вариантом. Уж парень наверняка хоть на какую-то работу да приткнулся бы, а не сидел бы дома, прикрываясь детьми и повесив на мать все домашние хлопоты. Да и жениться бы, скорее всего, не спешил. Это у Танюхи вон в одном месте чесалось, она и побежала, а сынок бы, как все мужики, в ЗАГС не торопился. Работал бы да гулял в меру, да и матери небось помогал, а не жилы из нее тянул. Так что жила бы сейчас Милочка в свое удовольствие и в гости к подруге почаще приезжала, и на выставки с ней ходила, и в театры. Вот Галина Николаевна может себе позволить такую роскошь распоряжаться своим временем. Уж она и по музеям, и по премьерам порхала только так, если бы ноги ходили. Уж ее-то детки постарались, чтобы мать не надрывалась и горя не знала: от всех забот освободили, житье-бытье обеспечили – настоящие сокровища, всем бы таких. Нет, что ни говори, а Галине Николаевне есть чем гордиться. Она и гордилась, но на душе почему-то было тяжело и муторно.
