– Скажи, что я заболела, или улетела на луну, или ушла в монастырь, ясно? И не звони мне больше, я сама позвоню, когда что-нибудь понадобится. Поняла?
– Поняла. – До армейской четкости далеко. Сказано с тяжелым вздохом и неимоверной тоской.
– Все, – отрезала Оксана, собираясь отсоединиться, но неожиданно ее осенило: – Постой!
– Да?
– Знаешь что? Скажи им, что я умерла. – Оксана нажала отбой на телефоне, прислонилась спиной к уже закрытой двери квартиры и медленно опустилась на пол, обхватила ноги руками и, уткнувшись в колени, тихо и горько произнесла: – По крайней мере, это будет похоже на правду.
Подошел кот, ткнулся мордой в сжатые руки, промурлыкал что-то на своем языке, требуя ласки. Не отрывая головы от колен, Оксана провела пальцами по пушистой шерсти, почесала за кошачьими ушами. Кот ластился, прижимался, а потом вдруг стал уворачиваться, отпрыгивать, цокать коготками по паркету, словно звал куда-то хозяйку, приглашал следовать за собой. «Голодный». Оксана тяжело поднялась с пола, поплелась на кухню, шаркая ступнями, словно древняя старуха.
Кухня была большая, светлая, чистая: результат безукоризненного труда домработницы, с которой Оксана никогда не встречалась. Она уходила, оставляя записку с требованиями и деньги, приходила – требования выполнены – денег нет. Удобно: нет общения, нет контакта – нет взаимного недовольства и претензий. Оксана на своей кухне была редким гостем. Заходила в основном по утрам выпить на бегу чашку сваренного кофемашиной божественного напитка или, как сейчас, для того, чтобы насыпать прожорливому коту еды. На кухне была плита, на которой Оксана практически не готовила, холодильник с пустующими полками, большой стол, за которым не собирались компании, шкафы, заполненные новенькими кастрюлями и закрытыми пачками продуктов бакалеи. Кухня была не просто большой, светлой и чистой – она казалось нежилой.
Такой же нежилой и пустой была гостиная. Она походила на комнату дорогого отеля: кожаный итальянский диван (конечно же, раскладной: могут приехать гости), два кресла, домашний кинотеатр, торшер, застекленная стойка с хрусталем и фарфором, две картины модного художника. И ни одной статуэтки, ни одной бесполезной, но симпатичной вещицы, поставленной просто так, для украшения или в память о каком-то человеке или событии, ни одной вазы с цветами или сухоцветами, никакой забытой на кресле у торшера книжки или журнала, никакой чашки с недопитым чаем. Ничего личного, ничего особенного, ничего.
Другими были спальня и ванная. Ванную заполняла батарея баночек и бутылочек, висели халаты, мочалки и полотенца. На крючке угнездился фен, в стакане стояли расчески с запутавшимися в них длинными рыжими волосами, на отдельной полке – несколько флаконов духов, на другой – заколки и термобигуди. Ванная не говорила, она кричала о том, что в квартире живет женщина. Ту же мысль внушала и спальня: смятая подушка: излюбленное место времяпрепровождения кота в отсутствие хозяйки, несколько юбок и кофт на спинке стула: Оксана всегда ленилась развешивать вещи, стопка журналов на тумбочке (не Достоевский, конечно, но все же хоть какая-то литература), зеркало со сделанной в верхнем углу надписью помадой: «Доброе утро», тренажер для пресса за шкафом и на стене коллаж из открыток, который Оксана делала сама. На открытках были фотографии городов, которые она посетила, и количество открыток уже приближалось к пятидесяти. Коллаж этот Оксана считала самой большой ценностью своей квартиры. В конце концов, обыденная пошлость в виде магнитов на холодильнике с надписью «Egypt» или «Turkey» есть теперь почти в каждом доме, а так, чтобы снимки Каирского рынка или пляжа в Бодруме – это еще поискать. Да и если поискать, не найдешь.
Кухня и гостиная были безликими, упорядоченными и скучными, они свидетельствовали о том, что их хозяйка – натура прагматичная, рациональная и пунктуальная. Зато Каирский рынок, ворох юбок на стуле, баночки кремов в ванной демонстрировали хаос, непостоянство, энергию, страсть и эмоции. Кухня и гостиная были внешним, спальня и ванная – внутренним, и только Оксана могла сказать, каким образом уживались в ней такие разные женщины с противоположным темпераментом, с противоположными ценностями, с противоположными желаниями. Одна хотела подчинять себе, и у нее это прекрасно получалось, другая жаждала подчиняться сама, но так и не смогла поступиться гордостью и тщеславием. Первая хотела власти, денег и независимости, вторая мечтала о внимании, тепле и зависимости хотя бы от кого-то. Внешняя Оксана была железной бизнесвумен, внутренняя – просто вумен, которой очень нужен был мен. И не только мужчина, не только любовь, не только чувства. Самым важным, самым необходимым, самым желанным было давно утраченное и до сих пор не обретенное ощущение гармонии: гармонии с миром, гармонии с людьми, гармонии с самой собой.
Но откуда взяться гармонии, если эта противоречивая, немного странная квартира была отнюдь не двухкомнатной? И, положив коту корм, хозяйка направилась именно туда: в комнату, в которую заходила очень редко: раз пять-шесть в году лишь для того, чтобы немного сменить обстановку, обновить детали и чуть-чуть помечтать о невозможном. Нет, эта комната не была детской в общепринятом значении этого понятия. Во-первых, Оксана прекрасно помнила о последствиях, к сожалению, непридуманных, прерванных беременностей и бороться с этими последствиями не собиралась. Во-вторых, рекламируемые теперь на каждом шагу прелести усыновления ее не впечатляли. Она не чувствовала в себе потенциала к такому поступку и вовсе не грезила об изменении своей налаженной комфортной жизни. Ну, а в-третьих… В-третьих, у нее не было необходимости заводить еще одного ребенка. Ведь один у нее уже был… У нее была дочь, была Даша… И эта комната, всегда закрытая, пустая, с почти неразличимой в стене коридора дверью, была Дашиной комнатой.
Оксана зашла. Несколько лет назад здесь еще были веселые обои с героями диснеевских мультиков, стоял дом Барби и игрушечная коляска с бэби-борнами. Возле одной стены размещался современный спортивный комплекс с кольцами, качелями и канатами. Оксана подходила к нему и говорила строгим голосом:
– Осторожнее, Даша, упадешь! Даша, не качайся так высоко, говорю. Даша, разобьешь голову, будешь ходить с шишкой, на тебя ни один мальчик не посмотрит. Вот, молодец! Мамина дочка, – и заливалась довольным, счастливым смехом.
Еще в комнате было пианино: не настоящее, не классическое – электрическое, чтобы не загромождать комнату, чтобы ребенка не сдавливало отсутствие пространства. А для музыкальной школы хватит и электрического. Это ведь не карьера, просто образование, развитие способностей и только. Да, Даша должна была играть. У нее даже плач всегда казался музыкальным. Оксана входила в комнату, садилась на кровать, закрывала глаза и говорила:
– Ну, сыграй что-нибудь, – и медленно раскачивалась в такт одной ей слышимой мелодии, потом спрашивала: – Это Шопен? Штраус? Ах, Моцарт. Ты же знаешь, я не могу запомнить. Я – неуч. А вот ты, доченька – талант, ты и композиторов знаешь, и в музыке разбираешься, и даже в балете, наверное, понимаешь побольше своей матери. Хотя о балете, и в особенности о балеринах, я бы тоже многое могла рассказать. Ты играй-играй, я еще послушаю, у тебя так здорово получается. – Оксана проваливалась в придуманные звуки и засыпала, а после долго не могла понять, где она и как здесь оказалась.
