– Во сколько обед? – осведомилась она у медсестры.
– Так был уже. Третий час ведь.
Верин желудок живо откликнулся на эти слова. Она так закрутилась, что совсем забыла о времени.
– А где ее порция?
– Наверное, в буфете. Если только девочки еще не вылили.
– Проверь, пожалуйста. Если на месте, то попроси погреть и принести.
Вера вышла из палаты, устремляясь к следующей.
– И какой толк в нагревании пищи? – ехидно осведомился корреспондент. – Вы думаете, ей время питания не подходит? Над сестрой издевается, а добренький доктор велел вернуть еду, и та сразу же будет съедена. Ну и методы у вас, я посмотрю.
«А у вас воспитание», – только подумала, словом удостаивать не стала.
Следующие пятнадцать минут были довольно приятными: радушные лица, добрые слова, теплый прием.
– Верочка, а я уж заждался, – густым басом приветствовал ее из кресла известный актер.
До входа в его палату Вера предупредила Оршанского, что любое упоминание имени этого артиста в прессе в связи с их клиникой будет грозить изданию большими финансовыми потерями.
– Как настроение, Сергей Анатольевич? – откликнулась она, искренне улыбаясь. – Вы сегодня молодцом!
– Стараюсь, дорогая, стараюсь. Вот, – показал он на разложенные по столу листы бумаги, – репетировать начал.
– Правильно. Куда же мы без работы?
– Это вы правильно, голубушка, говорите. Без вашей работы мы точно далеко не уедем. Великие умы на эту профессию жизнь положили, великие: Чехов, Булгаков… Я, знаете, душечка, когда Преображенского играл…
Заинтересованная улыбка не сходила с Вериного лица, глаза внимательно смотрели на разговорившегося актера, но мысли были далеко. Чехов и Булгаков, без сомнения, были выдающимися писателями, но к великим умам медицины она бы отнесла Сеченова, Пирогова, Филатова. Гением во многих ипостасях быть практически нереально, да и такие, как Леонардо, рождаются раз в тысячелетие.
– …Может, и из-под вашего пера когда-нибудь выйдет чудесный литературный опус, – уловила она окончание пафосных, витиеватых рассуждений больного.
– Уже вышел, – кивнула Вера, взяв карту актера и углубляясь в изучение медицинских показателей.
– Что вы говорите? И как же называется сей труд?
– «Лечение алкоголизма у пациентов с высоким социальным статусом». – Вера намеренно вернула его с небес на землю. Начал репетировать и вошел в образ. А это пока рановато. Пока еще надо помнить о том, что ты болен. Помнить и лечиться. Лечиться для того, чтобы рассуждать о драматургах и пьесах в театре, а не в больничной палате. – Анализы у вас хорошие, кровь чистая, давление в норме, – подбодрила она сникшего мужчину. – Скоро вернетесь на сцену. – И, поймав вновь зажегшуюся задорную искорку в его глазах, направилась в другую палату.
Пациент лежал на кровати и читал. Завидев гостей, легко вскочил и тут же пустился в атаку:
– Верочка Петровна, ну это уже ни в какие ворота не лезет. Мне обещали особый режим, а теперь изо дня в день одно и то же: «Бегайте по коридору». Допустим, расстояния я намотаю, не вопрос, но нужна же обстановка, воздух свежий. Вам бы в парковую аллею стол поставили и сказали бы: «Оперируйте», вы бы что стали делать?
– Я бы отказалась, конечно, Аркадий Алексеевич.
– Вот видите!
– Отказалась бы, потому что я не хирург и резать людей не взялась бы ни в парке, ни на грядке, ни в операционной. Но я предполагаю, что человек может приспособиться ко всему. Если хирургу предложат просто так провести операцию на свежем воздухе, то он, безусловно, не станет этого делать. Но если в том же парке на глазах у врача произойдет нечто, что потребует срочного хирургического вмешательства, я верю в то, что он проведет трахеотомию, взяв любую острую палку и одолжив у прохожих или в ближайшей палатке бутылку водки. А во время войны, если помните, на тему, где и как резать, вообще не рассуждали. Так что все зависит от обстоятельств, Аркадий Алексеевич. Я понимаю, что у вас спортивный режим, но в данных обстоятельствах он подчиняется больничному. И уж поверьте, вовсе не всем пациентам, находящимся в стационаре, позволено бегать по коридорам.
– Как же так? Разве так можно?! – Мужчина схватился за голову и плюхнулся обратно на кровать.
Так было можно и нужно. Аркадий Алексеевич ушел из большого спорта лет десять-пятнадцать назад, зато тренером был выдающимся. Конечно, тогда, когда не заливал горькую. Хороших тренеров в стране не хватало, и определившие этот экземпляр в элитную клинику люди настоятельно просили позаботиться о его здоровье. Пыл Аркадия Алексеевича Вере не понравился изначально, она каким-то шестым чувством определила, что пробежки его не будут состоять из безобидных кружений у больничного корпуса, а сведутся к марафону до ближайшего магазина. Приставить к нему охрану было невозможно, поэтому она, несмотря на данное изначально обещание, распорядилась тренера на улицу не выпускать. И горячность больного каждый день убеждала ее в правильности принятого решения. Вера терпеливо выслушивала претензии и ждала того дня, когда пациенту надоест их высказывать. Знала наверняка: как только это произойдет, дело тут же сдвинется с мертвой точки. Смирившийся со своей участью, наконец прекратит упрямиться, оглядится вокруг и найдет, о чем подумать, кроме изыскания способа выпить горячительного. Глядишь, и о подопечных вспомнит, и на работу настроится.
– У вас тут просто тюрьма, – поддел ее Оршанский, выйдя из палаты.
Вера уже открывала следующую дверь, но все же откликнулась:
– Обычная больница.
В голове мелькнуло: «Которой не наплевать на больных». Но она тут же представила, как газетные киоски пестрят заголовками: «Доктор призналась: врачам нет дела до пациентов», – и оставила свои мысли при себе.
Обитатель очередной палаты сидел за столом и лениво ковырял вилкой котлету весьма съедобного вида.
– «Уж вечер близится, а Германна все нет», – приветствовал он посетителей, не прерывая своего занятия.
Цитата из бессмертного классика была отнюдь не образной. Больной ждал сына и, как обычно, с самого утра до момента прихода последнего пребывал в состоянии глубокой меланхолии.
– Сейчас только три часа, Николай Петрович. Вы же знаете, раньше шести Гера не приходит.
– А сегодня он не придет. Я это чувствую, доктор.
– Ну, раз что-то чувствуете, значит, живете, верно?
– Это оно, конечно, так, но…
– А раз так, давайте подождем, когда кончится сегодня, а потом уже кручиниться будем. Смотрите, у меня для вас кое-что есть. – На ее ладони лежало засушенное насекомое.
– Бог мой! Это же vespa mandarinia
[12]
! Большая редкость в нашей полосе.
