– Замолчи! – Вера закрыла руками лицо. Ей хотелось кричать что есть мочи, выть во весь голос.
– Ладно, – неожиданно согласилась Надя, – ты разобралась в ситуации, так что теперь можешь решить, поможешь или нет. Сложного ничего нет: принимаю таблетки, и через сутки-двое младенец умирает. Иду на очередной осмотр – и, увы и ах, замершая беременность. Значит, направление в цивильные условия мне обеспечены. И тогда: здравствуй, Италия! Костик в порядке, Джузеппе ликует, а я без проблем рожаю ему выводок симпатичных итальянцев – будущих виноделов. Плохой план?
– Нет, но только…
– Что? Что только? – Надю невероятно раздражала и мнительность младшей сестры, и ее порядочность.
– Мне кажется, – Верочка сделала последнюю попытку донести свою правду до сестры, – что для настоящей любви твоя беременность не помеха.
– Верка, да сними ты эти розовые очки, наконец! Любовь, морковь, тьфу, слушать тошно! Он одинокий просто. Одинокий, богатый итальянец. Там небось все в курсе его капиталов, так и норовят к рукам прибрать, а он осторожничает – никому не доверяет. А тут смотри-ка – сынок готовенький нарисовался, и притом его мама ни о чем никогда не просила, на шею не вешалась. Значит, не нужны этой странной русской его миллионы. Выходит, баба она не корыстная. К тому же глаза голубые, волосы светлые: красавица несусветная. В общем, надо брать, поскольку тут и наследник готовый, и жена симпатичная и образованная, и возраст подошел семьей обзаводиться. Вот такие чувства нахлынули на Джузеппе, они им и руководят. Ну, может быть, еще и голос совести вставляет свои две копейки в песню. Такие пироги. А ты сантименты разводишь, слушать тошно. Выдумала любовь какую-то и уперлась рогом. Нет, любовь есть, конечно. Я вот, например, Костика люблю. И ты его тоже любишь. Я для него стараюсь, а ты разве не хочешь?
Положение стало безвыходным. Как можно ответить отрицательно на подобный вопрос? Вера призналась со вздохом:
– Хочу.
– Вот и ладненько. Значит, принесешь, да?
– Надюш, у тебя же полно знакомых в больнице. Неужели никого попросить нельзя?
– Боишься? – Надины глаза мгновенно превратились в совсем узенькие щелочки.
– Да нет же! – Меньше всего Вера беспокоилась о собственной безопасности. Сестра, скорее всего, была права. Когда обнаружат недостачу, она уже вернется в институт. Если кто и вспомнит о практикантке, искать ее никто не станет, да и шум из-за двух таблеток вряд ли будут поднимать. Просто не хотелось принимать участие в грязной затее, а называя вещи своими именами – в преступлении. И не только в должностном.
– Руки не хочешь марать? – догадалась Надя.
– Не хочу, – покорно согласилась Вера.
– А чтобы мое имя по всей больнице полоскали, выходит, хочешь? Это ведь ты такая уникально порядочная, просто святая. Тебе тайну доверь, ты с ней и умрешь, а другие, чуть только унюхают какую сплетню, тут же норовят раструбить на всех углах, да еще и приукрасить. Я, конечно, могу и таблеток попросить, и направление на вынужденный аборт, только эту новость через пять минут станут обсуждать и в коридорах, и в кабинетах. И будь уверена: не с сочувствием.
– А какая разница, что говорят, если ты все равно уезжаешь?
– Язык до Киева доведет.
– До Италии, что ли? – Вера грустно усмехнулась.
– Чем черт не шутит. – Надя в задумчивости покусала губы, потом вскочила с кровати, рубанула воздух рукой и сказала, как отрезала: – Да и не собираюсь я доставлять им удовольствие. Еще не хватало, чтобы обсуждали мое поведение и злорадствовали. Думаешь, хороших хирургов все обожают? Везде им почет и слава, и любая дверь не преграда?!
Вера изумленно смотрела на сестру. Она никогда не думала, что у той могли быть какие-то трудности на работе. Надя ровно и хорошо училась, в больнице сразу показала себя с лучшей стороны, а место в ординатуре ей подготовили аккурат к защите диплома. И хирургом потом оформили сразу: не ассистентом, не вторым хирургом, а именно ответственным за исход операции лицом. Значит, в знаниях и квалификации, несмотря на отсутствие опыта, не сомневались, значит, доверяли, значит, ценили. А по Надиным словам выходило, что ничего подобного и не было вовсе.
– Мне казалось, ты любишь оперировать, – нерешительно выдавила из себя Верочка.
– Конечно, люблю! Только знаешь, сколько нас таких в больнице, любящих оперировать? Полным-полна коробочка. Хирург же без практики не хирург, ему каждый новый случай – на вес золота. Думаешь, всем охота застревать на апендектомии? Очередь стоит из жаждущих удалить отросток? Нет. Всем нужно повышать квалификацию, развиваться, практиковать. Тут недостаточно знать в теории, где подшить и как подрезать, – попробовать надо! Желающих попробовать море, а ставят в операционный лист единиц. Ты почитай журнал! Против каждого второго сложного случая – моя фамилия.
– Так это же прекрасно, Надюш! – Щеки Верочки зарделись от удовольствия и гордости за сестру. – Ты еще такая молодая, а столько всего добилась. И без всяких посредников, сама, своим талантом.
– В том-то и дело, Веруня! Когда про благодетеля какого знают или про другие возможности, так позлословят и успокоятся. Они сами ведь ничем не хуже в этом случае, даже лучше: не пользуются ничьей протекцией. А если человек все сам, без оглядки, без помощи, то тут уже возникает вопрос, почему же он, а не я. И по логике, по уму-то выходит, что этот человек в чем-то талантливей, способней, нужнее. Только разве можно принять такую истину спокойно и благосклонно? Может, и существуют единицы таких добряков, а основная масса из породы завистников. Так что хорошо оперировать и слышать вокруг шипение змей, скажу тебе, – не слишком большое удовольствие. Ты считаешь, характер у меня жесткий, грубая я стала, прямая? А по-другому нельзя, Верочка. Пока будешь сантименты разводить, тебя съедят и не поперхнутся, подвинут и не вспомнят, что ты тут стояла. Только повод дай, в момент ухватятся и сразу воспользуются. Или ты считаешь, что у нас хирург, убивший собственное дитя, может быть запросто допущен к операциям?
– В общем-то, прямой связи нет, – осторожно начала Вера и примолкла. У нее не было однозначного ответа на этот вопрос. С одной стороны, каждый имел право распоряжаться собственной жизнью, и, к чему лукавить, многие оставляли за собой и право распоряжаться жизнью еще не рожденного ребенка. Это оставалось личным выбором конкретного человека и не должно было оказывать никакого влияния на его профессиональную деятельность. Но все же сестра была врачом, она давала клятву Гиппократа и обещала спасать, а не уничтожать. Доктор обязан быть гуманным, лекарь призван исцелять, а не губить.
Пока Верочка взвешивала и оценивала, раздумывала над ответом: «Как бы помягче? Чтобы не в лоб правду-матку, а витиевато, вокруг, длинными расплывчатыми предложениями, а не уничижительными словами», Надя уцепилась за ее сомнение, как за спасательный круг, затараторила, сверкая глазами и размахивая руками для пущей убедительности:
– Видишь же, что как ни крути, а косвенная связь имеется. Так что не успею оглянуться, как получу вердикт «виновна» и приговор на всю оставшуюся жизнь. Да и в Италию весть о том, что я сделала, прилетит раньше меня.
