— Хорошо, у меня есть идея еще более порочная.
Кракюс снял шляпу и обмахнул лицо. Он был весь в поту. С тех пор как в деревне срубили деревья, солнце палило просто нещадно.
— Я представляю себе школу нового направления, — сказал он. — Я только что начал организовывать это вместе с учительницей. Но ничего не говори Сандро. Он не в курсе, мало ли что. Он может сказать, чтобы не трогали детей. Я понимаю его все меньше и меньше, поэтому остерегаюсь.
— Вообще-то, я с ним не разговариваю.
— Ты скажешь, что он подал мне такую идею невольно. В прошлый раз он говорил со мной о Декарте.
— О ком?
— О Декарте. Это французский философ, кажется, он уже умер. Он как-то сказал: «Я мыслю, значит, я существую». Сандро говорит, что это ерунда.
— Ерунда?
— Да. Он говорит, что, напротив, наши мысли мешают нам быть.
— Быть чем?
— Просто быть.
— А, понятно… Сандро, наверное, иногда курит втихаря всякие штучки Элианты.
— Да нет, в общем, это просто. Иногда ты так уносишься в своих мыслях, что уже не видишь, что вокруг тебя, не слышишь, что говорят, не чувствуешь ничего. Ну, ты словно в отключке от самого себя. Сандро говорит, что мысли — это не реальность. Когда ты погружен в них, ты как будто в кино, а в жизни не присутствуешь. То есть чем больше ты думаешь, тем меньше существуешь.
Кракюс достал флягу и отхлебнул воды. Альфонсо надул губы.
— Угу…
— Нет, все это слишком туманно, я тебя уверяю.
— И как это связано с детьми?
— Ну, я сказал себе, научим-ка и детей с самых ранних лет быть в стороне от жизни. Создадим им такие условия, чтобы они были только наедине со своими мыслями, вот. Замкнем их на размышлении, они будут обращаться только к своим мыслям, стимулировать только умственную деятельность, так мы помешаем им жить в реальности. Мы обучим их множеству вещей на мыслительном уровне и ничему не научим в других областях.
— И что это за мыслительный уровень?
— Ну, Сандро говорит, что это научиться хорошо себя чувствовать, слушать свое тело, познавать себя, любить себя, доверять самому себе, управлять своими эмоциями, общаться с другими и их понимать, уметь слушать, убеждать, заставить себя уважать, управлять отношениями, разрешать конфликты, понимать свои страхи и преодолевать их, ценить жизнь, быть спокойным… В общем, все, что тебе позволяет раскрыть самого себя, вот так.
— Неужели?
Альфонсо достал лист коки и положил в рот.
— Мы научим их не только этому, а кроме того, мы не позволим им научиться ничему вне школы. Нельзя, чтобы по вечерам они себя приводили в равновесие.
— Это будет нелегко…
— Да. Придется контролировать их свободное время.
— Контролировать свободное время?
— Да, мы будем поручать им делать кучу всего после школы, всегда на мыслительном уровне, тогда у них само собой не останется времени экспериментировать самим, сталкиваться с жизнью, мечтать, встречаться…
— Вот как…
Кракюс снова надел шляпу. Это все же лучше, чем солнце, палящее голову.
— Кроме того, мы еще, конечно, запретим им разговаривать в классе, а также двигаться. Они будут вынуждены сидеть неподвижно, не общаясь. Сидеть и получать информацию для размышлений в течение всего дня. Запрещено будет обмениваться мнениями, смеяться и плакать. Мы забьем их головы понятиями, которые надо выучить наизусть, не задавая вопросов.
— Что-то мне кажется, ничего не выйдет. Дети воспротивятся.
— Не бери в голову. Мы заставим всех поверить, что это для них полезно. Дети будут вынуждены подчиниться.
— О, ничего себе…
— Они будут оставаться в школе обедать, и мы заставим их есть быстро.
— Есть быстро? А это еще зачем?
— Нужно не давать им времени наслаждаться каждым куском, чувствовать удовольствие от наступления сытости. Нужно оторвать их от их тел, чтобы еда стала делом, которое нужно выполнять быстро, ничего не ощущая.
— Твоя задумка уж очень смелая.
— Да. Очень. Но мы пойдем еще дальше.
— Погоди…
— И окончательно подорвем их доверие к себе: в классе устроим все так, чтобы никогда их не хвалить, а, наоборот, указывать на малейшую оплошность, даже самую ничтожную… И так весь день.
— Учительница никогда не согласится.
— Уже почти согласилась.
— Неужто?!
— Да.
— Как ты этого добился?
— Внушил ей, что, если она будет их хвалить, они будут почивать на лаврах. Хотя в действительности все, разумеется, наоборот.
— И она поверила?
— Ну, не сразу. Заспорила было, уверяя, что знает детей лучше, чем я. А я ей: «Может быть, зато я составляю программу». Каждому свое.
— И она уступила?
— Ну, скажем, сначала пришлось обратиться к Декарту.
— И что ты ей сказал?
— Я мыслю, а ты мне подчиняешься.
24
Элианта встала на колени у водоема, чтобы понюхать нежные белые цветочки, которые только что распустились. Еще тяжелые от росы, они издавали невероятно нежный запах.
Она наклонилась над водой и увидела на поверхности свое отражение. И несколько мгновений спустя в ней поднялось сомнение. Перед ней был образ девушки — встревоженной. Она не узнавала себя. Черты лица вытянулись. Она что, начала стареть? Никогда раньше она не задавала себе такого вопроса. Возраст никогда не заботил ее, а наоборот. Но тогда отчего она вдруг забеспокоилась?
Она склонилась еще ближе к зеркальной воде. На поверхности показалась ее грудь, и она посмотрела на нее внимательно. Повернулась чуть в профиль, потом опять лицом. А не слишком ли она… мала?
На воду упал лист, от него пошли круги. Отражение заколебалось.
В ней потихоньку зародилось странное чувство, легкое, но наполненное грустью, горем, что-то вроде волны в душе. Впервые в жизни Элианта застыдилась своего тела.
Она встала и надела повязку. Сегодня она не будет купаться. Душа была не на месте. Она пошла наугад, приминая ногами дикие травы, проскальзывая между растениями, деревьями и лианами. Она шла и шла вперед, но печальное настроение не оставляло ее, оно бежало за ней, жило в ней.
С некоторых пор все шло хуже некуда. Ее будущее как шамана рухнуло после двух провалов, последовавших один за другим. Очевидно, она сбилась с дороги, встала на неверный путь. Да. И жизнь в деревне тоже изменилась — и не в лучшую сторону. Каждый сидел теперь в своем углу, люди перестали улыбаться, у них всегда был озабоченный вид. Словно все разом забыли, что жизнь сама по себе — это подарок, дар небес, и каждое мгновение прекрасно. А сама она разве не утратила радость жизни?
