— Это правда мертвых, а не живых, — говорю я. — Мир все так же бессмыслен и жесток, но я…
На этом запись обрывается. Дальше — ни слова. Я так и не узнаю, что она хотела мне сказать. Ответа нет. Нет никакой правды. Ничего нет. Неизвестно, выжила она или погибла. И я никогда не узнаю, чем закончилась ее история.
Зато я знаю, что давным-давно в Париже погиб маленький мальчик, в страхе и одиночестве, в грязной темнице. А в Бруклине погиб другой мальчик. Его тело безжизненно лежало на дороге, и вокруг была кровь.
Я касаюсь пальцами пятна на странице. От времени кровь всегда темнеет — на бумаге, на одежде, на асфальте.
Я закрываю дневник. До самого конца я верила, ждала, что найду на этих страницах что-то еще, кроме безнадеги, и крови, и смерти.
Но ничего нет. Отчаяние, которое и так живет во мне, впившись в мое сердце корнями, внезапно разрастается с такой силой, что душит меня изнутри — и становится трудно дышать.
Я поднимаюсь, кладу дневник в гитарный футляр, а футляр оставляю открытым на обеденном столе, чтобы Джи точно его нашел.
Затем собираю свои вещи — куртку, рюкзак, гитару… И понимаю, что вообще-то я знаю, чем заканчивается эта история. И Алекс, и моя.
Я с самого начала это знала.
60
Эйфелева башня вся светится. Она прекрасна. Я сижу на скамейке под деревьями на Марсовом поле и любуюсь ею уже несколько часов, не обращая внимания на темноту и холод. Я пыталась играть, но не смогла. Музыка больше не слушается меня. Я так и не сумела найти ту самую спасительную ноту.
Теперь вместо меня играют другие музыканты. Я их не вижу, зато слышу. Они где-то рядом. Гитара, мандолина, валторна, девичий голос.
Силы покинули меня. В голове туман от таблеток. Ноги болят. Я шла пешком от самого дома Джи.
Но это пустяки. Осталось совсем чуть-чуть. Нужно сделать всего один шаг.
61
Я встаю в очередь на башню. Это идеальное место, я в этом уверена. Гораздо лучше моста. В реке люди иногда выживают.
Вокруг меня разговаривают и смеются туристы. Какие-то парни продают поддельные «ролексы», брелоки и шелковые шарфы. Музыка, которую я слышала на скамейке, теперь звучит гораздо ближе. Мелодия незамысловатая, но очень красивая. Я оглядываюсь в поиске музыкантов, но никого не вижу.
Очередь движется, и я вместе с ней. Музыка прекращается. Еще несколько минут — и я у окошка кассы. Достаю деньги, но тут охранник говорит, что с гитарой на башню нельзя. Нужно ее оставить, если я собираюсь подниматься. Я спрашиваю, где камера хранения. Он отвечает, что это не аэропорт и камер здесь нет. И машет рукой, чтобы я отошла от кассы. Люди начинают ворчать. Мимо меня проталкивается какая-то парочка.
И тут раздается голос:
— Анди! Ну надо же!
Я оборачиваюсь. Ко мне подбегает Виржиль. Он запыхался. Неподалеку стоят Жюль, еще двое парней и девушка, смотрят на нас.
— Привет! — говорит Виржиль.
— Привет, — отзываюсь я.
— Ты вроде вчера должна была улететь? Как тебя вообще сюда занесло? Решила заделаться туристкой?
Я выдавливаю из себя улыбку и не отвечаю на первые два вопроса.
— Да, сегодня я туристка. А ты что здесь делаешь? У тебя же смена.
— He-а, понедельник — выходной.
— Мадемуазель, прошу, не задерживайте очередь, — говорит охранник.
Я отхожу. Меня трясет. Мне неуютно.
— А мы тут только что играли, — продолжает Виржиль.
— Так это были вы? — удивляюсь я. — Здорово. Особенно валторна крутая.
— Спасибо. Жаль, что туристы другого мнения, какие-то они сегодня вялые. Мы страшно замерзли, как раз собираемся сваливать.
У нас сейчас концерт будет — играем на одной тусе, за деньги. Поехали с нами? Выручку делим на всех. Хотя какая там выручка, когда нас всего три калеки… Вот если ты согласишься — другое дело, тогда мы столько бабок понасшибаем…
— Виржиль, идем уже! — кричит кто-то из его друзей.
— Сейчас! — отзывается он и вопросительно смотрит на меня.
Не хочу никуда ехать, не хочу даже разговаривать. Хочу подняться на башню. Немедленно.
— Возьми, ладно? — Я протягиваю ему гитару. — Наверх с ней нельзя, а тут оставить негде.
— Слушай, не могу, мне надо бежать.
— Ничего, я же не прошу меня дожидаться. Возьмешь с собой.
— А как тебе ее потом вернуть?
— Не знаю. Как-нибудь, какая разница.
Я стараюсь смотреть вдаль, мимо него, но он встает прямо передо мной. Он больше не улыбается.
— Ты что, спятила?
Ему снова кричат:
— Чувак, ну хорош тормозить! Опоздаем!
Виржиль хочет сказать мне что-то еще, но тут его друзья обступают нас, и ему приходится всех знакомить. Константин — тощий, в мятой футболке и с ослепительно белыми зубами. Харон, парень с валторной. Хадижа, красавица, которую я видела у Реми. И Жюль, которого я уже знаю. Я машинально бормочу приветствия. Тоска сжирает меня заживо.
— Ну, идем или как? — спрашивает Харон.
— Подожди ты, — говорит Виржиль и опять смотрит на меня.
— На сегодня все! — объявляет охранник. — Мы закрываемся.
Я резко разворачиваюсь, но охранник уже перекрыл проход к лифту.
— Нет! Стойте! — Всучив гитару Виржилю, я бегу к кассе, просовываю деньги в окошко и умоляю: — Пожалуйста!
— Мы закрываемся, — повторяет кассир.
Я смотрю на часы.
— Но сейчас только одиннадцать! У вас на табличке написано — до одиннадцати сорока пяти.
— Совершенно верно, но лифт закрывается в одиннадцать.
— Пожалуйста, пустите меня, — прошу я, снова протягивая деньги.
— Извините, — говорит он, и окошко захлопывается.
С деньгами в кулаке я бегу к лифту и умоляю охранника меня пропустить. Он поднимает руку, как дорожный полицейский, и закрывает передо мной дверь.
— Но мне очень, очень нужно туда попасть! — беспомощно твержу я и сую ему деньги. Люди в лифте смотрят на меня удивленно. Охранник отстраняет мои дрожащие руки с мятыми купюрами. Я начинаю реветь.
— Ну, будет вам, — теряется охранник. — Башня никуда не денется. Приходите завтра.
Но я не могу ждать до завтра. Тоска невыносима. И она делается все сильнее. Охранник нажимает на кнопку, и лифт уезжает. Меня трясет от рыданий. Я опускаюсь на колени и начинаю биться головой о железную перегородку.
— Прекратите сейчас же, или я вызову полицию, — предупреждает охранник.
