— Вы, типа, так шутите, да?
— Я пытаюсь продемонстрировать вам, мисс Тоуд, что ответ зависит от угла зрения. Мария-Антуанетта однозначно видела происходящее в ином свете, нежели, скажем, бедолага каменщик, который смотрел, как его ребенок умирает от голода, и который сам боялся погибнуть от рук прусского солдата. Для первой это было бессмысленным кровопролитием. Для второго — скажем так, неизбежным злом.
— И че, можно и на экзамене вот так же ответить?
Мисс Хаммонд вздохнула.
— Поймите, история — это как тест Роршаха
[43]
. То, что вы видите, глядя на нее, рассказывает о вас самих не меньше, чем о событиях прошлого.
Я вспоминаю слова мисс Хаммонд и думаю про Алекс. Она была частью этой истории. Видела ее вблизи, собственными глазами. И то, что она увидела, привело ее на грань безумия.
26 мая 1795
Сегодня я дожидаюсь темноты на берегу реки. Вечернее небо безоблачно. Подле меня корзинка с моими ракетами.
Рядом сидит престарелая куртизанка мадам дю Барри и держит меня за руку. Я помню, как ей отрубили голову. Весь Париж это помнит. Она визжала до последней секунды. А сейчас она упрашивает меня: пожалуйста, подумай об абрикосах… о запахе роз… о пузырьках шампанского на языке…
Мертвые умеют обкрадывать так, как мне и не снилось. Они вытягивают из меня все самое дорогое. Прикосновение шелка. Шлепанье дождинок по мостовой. Запах снега на ветру. Забирают все, оставляя мне только привкус земли и пепла.
Я не могу думать о розах. Я думаю о гильотинах и о могилах.
Она морщится и говорит: это я и сама бы смогла. И уходит прочь.
Я как-то призналась Бенуа, что вижу их. Он сказал, что я окончательно и бесповоротно спятила. Но я не виню мертвецов. Не они свели меня с ума. И не сентябрьские убийства — хотя, конечно, они сыграли свою роль. И не казнь короля. И не то, что герцог Орлеанский был среди проголосовавших за эту казнь. И не ад Вандеи, где пылали целые города, где французы расстреливали французов. Женщин. Детей. Иногда их связывали цепями и топили в реке.
И не террор Робеспьера, когда тысячи людей лишались жизни на гильотинах, и крови текло столько, что парижане поскальзывались на улицах, собаки лакали кровавые лужи и над городом черными тучами кружили мухи. Я оставалась спокойной даже в тот день, когда герцога арестовали за измену и бросили в тюрьму.
Но я обезумела в час, когда забрали Луи-Шарля.
Его тюремщики сказали, что до них дошли слухи о заговоре: кто-то собирается вызволить принца и его мать из Тампля — а посему Ассамблея приняла решение их разлучить, чтобы их сложнее было похитить. К тому же, заявили тюремщики, Луи-Шарлю пора учиться быть добрым республиканцем. Настало время воспитывать его в духе Революции.
Королева сопротивлялась до последнего. Она заслонила Луи-Шарля собой и воскликнула, что им придется убить ее, прежде чем они прикоснутся к мальчику. Ей на это ответили, что убьют не ее, а Марию-Терезу. В конце концов она сдалась, чтобы спасти жизнь дочери.
И они его уволокли. Ему было восемь лет.
Когда его взяли, я шла по коридору — несла ужин для королевской семьи. Стражники как раз вырывали Луи-Шарля из рук матери и оттолкнули меня в сторону. Я упала, поднос с грохотом ударился о каменный пол.
Я почти ничего не помню о том вечере. Только лицо Луи-Шарля, его красные от слез глаза. Он озирался в поисках матери, но не мог ее найти. Тогда он увидел меня и потянулся ко мне, а я к нему, и на мгновение наши руки соприкоснулись. В его глазах я успела разглядеть такой ужас, и такую горечь, и столько невинности… и что-то еще — что-то, чего лучше мне было не видеть, — то самое, что погубило меня.
Этот миг не дает мне покоя. Он меня преследует и мучит. Я бы так хотела вернуться в прошлое и все изменить! Переиначить эту историю с самого начала. Сделать так, чтобы моя семья не попала в Версаль. Чтобы карета короля не остановилась на городской площади. Чтобы я никогда не слышала, как этот мальчик смеется.
Я больше не боюсь ни боли, ни крови. Меня не пугают ни стражники, ни гильотины.
Единственное, что теперь внушает мне страх, — это любовь.
Ибо я видела ее, испытала ее и знаю наверняка: губит любовь, а не смерть.
Я роняю голову на подушку.
Пусть у этой истории будет счастливый конец. Пусть хоть одна история в этом гадком мире закончится хорошо.
Я вспоминаю интервью с отцом и Джи, стараясь нашарить в памяти что-нибудь утешительное. Кажется, некоторые считают, будто Луи-Шарля тайком вывезли из тюрьмы и подкинули вместо него тело другого мальчика, которого потом нашли, вскрыли и похоронили, — Джи ведь так говорил? Спустя годы после предполагаемой смерти Луи-Шарля появилось несколько человек, утверждавших, что они — это он. А отец сказал, что анализ ДНК костей самого вероятного претендента — некоего Наундорфа — не подтвердил, что это наследник Франции. Но что, если оба ошибаются — и Джи, и отец? Вдруг Наундорф не был самым вероятным претендентом, а самый вероятный так и остался в тени?
Зачем ему было заявлять о себе после всего, что ему пришлось пережить? Чтобы его принялись допрашивать, а то и снова бросили в тюрьму? Вряд ли. Скорее он бы старался остаться незамеченным и поселился где-нибудь на краю земли, чтобы мир, обошедшийся с ним так жестоко, навсегда забыл о его существовании.
Пусть окажется, что Луи-Шарль сбежал, шепчу я. Пусть это будет не его сердце. Пусть оно принадлежит какому-нибудь другому несчастному ребенку, который был уже мертв, когда его нашли в Тампле.
Ну пожалуйста.
50
Хлопает дверь. Я подскакиваю от неожиданности.
На часах — около двух ночи. Видимо, я заснула. Слышу звон ключей и шаги в коридоре. Отец. Почему так поздно?
Когда я выхожу в коридор одетая, он уже сидит в гостиной и говорит по телефону.
Пахнет вином, на журнальном столике — открытая бутылка. Он сидит на диване, спрашивает у Минны про какие-то дела и про их кота Хеликса. Я не хочу подслушивать их семейные разговоры и поворачиваюсь, чтобы вернуться к себе. Но тут он упоминает сердце, и я застываю на месте.
Он упоминает митохондриальную ДНК, замещенную петлю и ПЦР-амплификацию. Я немного знаю об этих делах — я же слышала про них всю жизнь, с самого рождения, даже еще раньше. Отец как-то взял анализ крови у меня и у Трумена и отнес в лабораторию, а несколько дней спустя вернулся с результатами. «Это вы, — сказал он нам, приклеивая образцы к кухонному окну и показывая на маленькие серые столбики. — Все, чем вы являетесь сейчас и чем вы будете после, — все вот здесь. Цвет глаз, рост, умственные способности, предрасположенность к болезням, склонности, таланты — ДНК рассказывает нам о жизни очень много».
