Я обернулась. Герцог Орлеанский держал ее перед собой. Он велел мне подойти ближе, чтобы ее забрать, и даже улыбнулся, когда я протянула руку, но в глазах его не было улыбки. Со змеиной проворностью он схватил меня за запястье и привлек к себе.
— Ты ввязалась в опасную игру, — произнес он тихо. — Берегись. Не все верят в твое лицедейство.
Когда он меня отпустил, я попятилась, затем повернулась и взяла Луи-Шарля за руку.
Никогда прежде я не испытывала такого страха. Что он хотел сказать? Неужели он увидел меня насквозь? Неужели понял, что я всего лишь использую мальчика? Что, если он расскажет королеве?
Но я тут же одернула себя: глупости, никто не может видеть другого человека насквозь, кроме Господа Бога. И дьявола. Герцог попросту выказал недовольство, оттого что я позволила дофину убежать слишком далеко.
Всю обратную дорогу Луи-Шарль радовался: как ловко ему удалось меня провести! Я смеялась и подыгрывала ему. Я уж решила, что его украли цыгане — так я ему говорила. Но одна вещь все не давала мне покоя.
— Удивительно, как ловко спрятался твой дядя, герцог Орлеанский, — сказала я. — За ужином я не видела никого в маске волка.
— А его не пригласили, — ответил Луи-Шарль. — Его никогда не приглашают. Мама его не любит. Я слышал, как она говорила про него с тетей Елизаветой. Будто он строит из себя революционера, а на самом деле просто хочет сесть на трон… Не знаю, правда это или нет. Мне он все равно нравится.
Я оглянулась, думая, что он все еще сидит там, сверкая под луной каменьями перстней.
Но скамейка оказалась пуста.
Волк исчез.
30 апреля 1795
Наступила осень. Листья опали, небеса потемнели, и напуганные дворяне, словно птицы перед холодами, стали покидать наши края. В них плевали на улицах. Их кареты забрасывали навозом и камнями. Они видели то, чего не видел король.
Граф д‘Артуа, брат Людовика, красавец и весельчак, подбросил в воздух Луи-Шарля, а затем поцеловал его на прощанье и пообещал привезти ему целую армию оловянных солдатиков, когда вернется.
Герцогиня де Полиньяк, любимая гувернантка дофина, едва сдерживала слезы, обнимая его в последний раз. Она сказала:
— Я уезжаю совсем ненадолго, мой хороший. Скоро вернусь. Весной, когда расцветет вишня. Вот вам мое слово.
Мы залезли на дерево и смотрели оттуда, как удаляются их кареты, оставляя за собой облака пыли.
Пятого октября 1789 года рассвет выдался дождливым, поэтому пыли не было. Иначе, возможно, короля бы предупредили. Возможно, он бы даже успел принять какое-то решение. Посадить семью в карету и спастись. Но дороги превратились в грязь, которую месили ногами женщины и солдаты. Они шли из Парижа, вооруженные копьями и кухонными ножами, окрыленные голодом и яростью. Им нужны были король и королева.
Перед ними примчался всадник. Я разглядела его из покоев ее величества, где мы играли с Луи-Шарлем. Со двора раздались крики. По Мраморному двору к королеве спешил человек, оставляя за собой грязные следы и распугивая придворных. Он едва поклонился и хриплым голосом сообщил:
— Я прибыл из Парижа, ваше величество. Чернь взбунтовалась. Сегодня торговки с рынков пришли к городской ратуше требовать хлеба. Когда мэр ответил им, что хлеба нет, они напали на здание, унесли оружие и порох. Мэр вызвал гвардейцев, но они отказались стрелять по женщинам. Одна из торговок выкрикнула, что надо идти в Версаль и требовать хлеба у короля. Призыв подхватили, и они отправились в путь. По подсчетам Лафайета, их около шести тысяч.
Королева ответила:
— С нами здесь фландрийский полк и дворцовая охрана. Они легко справятся с толпой женщин.
Гонец покачал головой и сказал, что к женщинам присоединились гвардейцы.
— Но ведь ими командует Лафайет! — воскликнула королева. — Почему он их не остановил?
— Он пытался, но гвардейцев больше пятнадцати тысяч. Откажись он идти с ними — они бы совсем перестали ему повиноваться. Или убили бы его. Сейчас же он по-прежнему ими командует. Хотя это только видимость.
Королева побелела.
— Король, — прошептала она. — Где король?
— На охоте, мадам.
— Отыщите его скорее, пока его не нашла толпа! — крикнула она.
Охрана отправилась на поиски короля. Его разыскали и сопроводили во дворец. Ворота заперли. Собрали совет. Министры сказали, что он должен признать «Декларацию прав человека», а также августовские декреты. Нет, лучше бежать, бежать немедленно. Нет, нужно воздержаться от опрометчивых шагов и подождать, что будет.
Единственным желанием самого монарха было отправить королеву с детьми в безопасное место, но она отказалась его покинуть. И оба остались во дворце. На свою погибель.
Женщины появились к вечеру — замерзшие, промокшие и изможденные, они пришли к запертым воротам. Король обратился к ним. Сказал, что очень сожалеет об их невзгодах, и пообещал немедленно устроить доставку зерна в Париж. Он приказал вынести им еды и вина, и это их немного успокоило.
Однако к полуночи прибыли гвардейцы, которых оказалось не так легко усмирить. Они тут же схватились с дворцовой охраной. Я не спала, потому что слишком тревожилась. Пока мы разговаривали с Барером, капитаном личной охраны дофина, под окном дрались. Перед рассветом появился один из людей короля, приятель капитана, и сообщил, что Лафайет от имени своих гвардейцев и женщин зачитал его величеству список требований.
Во-первых, король отказывается от личной охраны — охранять его будет парижская гвардия. Во-вторых, он обеспечивает поставки продовольствия в город. В-третьих, ему придется покинуть Версаль и жить в Париже. Король согласился на первые два пункта, но сказал, что насчет третьего он должен подумать. Затем ушел в свои покои, а Лафайет поехал искать ночлега на постоялом дворе.
Барер велел мне возвращаться в постель, но я отказалась. За дворцовыми воротами горели факелы. Я не могла разглядеть бунтарей, зато их было хорошо слышно. До нас доносились проклятья и лозунги, крики и пьяный смех. Люди устали от долгого похода. Неужели они не хотят спать?
Движимая тревогой, я выскользнула из дворца, перелезла через забор — для этого было удобное место у западной стены — и пробралась туда, где люди сидели, съежившись у костров. Я надеялась услышать, о чем они говорят между собой. После уверяли, что толпа, пришедшая в тот вечер к воротам дворца, состояла из честных парижанок. Скажу вам, что это правда лишь отчасти. Там собралось полно шлюх и воровок, а также мужчин — бандитов и проходимцев, которых я знала по Пале-Роялю.
И был среди них один, укутанный в серый плащ, в натянутой на лоб треуголке. Он прятал подбородок в шарф, как дорожный грабитель, и говорил не о свободе или хлебе, а о кровопролитии. Он переходил от костра к костру, раздавал монеты, уговаривая людей взяться за копья. Один раз он взглянул на меня, и от его глаз, черных как полночь, у меня кровь застыла в жилах. Спустя минуту он протянул деньги двум стражникам по ту сторону ворот. Когда я поняла, что происходит, было слишком поздно. Он подкупил их, чтобы открыть ворота. Я стала звать на помощь, но мой голос утонул в поднявшемся реве толпы.
