— Ну давай, пой.
Петь по телефону. Какая странная идея. Мне немного не по себе, но пусть. Я пою «Стальной обруч». Это песня для мамы. Правда, она ее ни разу не слышала. Ее никто не слышал, даже Натан. Я добавила ее в «Гипсовый замок» уже после того, как Натан вернул мне диск.
Угля и железа достану
Огонь загудит в трубе
Я выкую обруч из стали
Обруч стальной тебе
Я соберу обломки
Твоих распавшихся дней
Сплавлю их воедино
Ты сразу станешь сильней
Но нету меня железа
И нет у меня огня
Твое разбитое сердце
Мне обручем не обнять
Я жар утолю прохладой
Я боль отведу рукой
Ты позабудешь утрату
Ты обретешь покой
Яркую сталь расплавлю
Крепко ее закалю
Ошибки свои исправлю
Скажу, как тебя люблю
Но нету меня железа
И нет у меня огня
Твое разбитое сердце
Мне обручем бы обнять
Мне обручем бы обнять
[35]
.
Я допеваю. Мои глаза закрыты. Мне страшно. Я боюсь того, что чувствую. И того, что он сейчас думает. Вдруг ему не понравилась песня? Вдруг у меня дурацкий голос?.. Я жду его реакции, любой, какой угодно, и ненавижу себя за то, что мне почему-то вдруг стало так важно его мнение.
Но он молчит.
— Виржиль, — зову я. — Виржиль, ты там?
Я прижимаю телефон к уху — может, связь оборвалась? — но тут слышу его дыхание. Он спит.
Не знаю, как к этому отнестись. Расстроиться? Разозлиться.-? Все-таки я только что спела ему дико важную для меня вещь, а он взял и заснул.
Видимо, надо нажать отбой, но звук его дыхания, такого ровного и спокойного, не дает мне пошевелиться. Я закрываю глаза и слушаю, хотя не уверена, что это прилично. И вдруг понимаю, что не злюсь на него. Хуже того — если бы он попросил, я пела бы ему целый день.
Я слушаю его дыхание и пытаюсь представить, как он выглядит сейчас. В одной руке трубка, а другая, наверное, лежит на груди. Лицо безмятежно и неподвижно. Мне хочется коснуться его щеки, провести пальцами по его губам.
Оказывается, слушать, как человек спит, может быть гораздо интимнее, чем спать с ним.
Я слушаю еще несколько минут, потом шепчу:
— Спи сладко, Виржиль.
28
Поначалу я растерялась и не могла понять, что от меня требуется. Но теперь наконец-то разобралась.
Моя задача здесь, в библиотеке Абеляр, — получить информацию. А задача Ива Боннара — мне помешать. Ив Боннар — старший архивариус, великий и ужасный, он же Главный инквизитор, он же Антихрист.
— Ваше имя? — спросил Ив Боннар, занеся ручку над моей карточкой.
— Артур, король бриттов! — ответила я. Мне казалось, что это смешно. Думала, он улыбнется и смягчится. А может, даже подыграет мне и спросит, в духе «монти пайтонов»
[36]
: «Какова скорость полета порожней ласточки?»
Но увы. Ив Боннар не умеет улыбаться. Ему было не смешно. И он вовсе не собирался смягчаться.
— Что вам нужно? — спросил он.
— Святой Грааль!
Почему-то я всегда юродствую перед людьми, наделенными властью.
— Что ж, — ответил он и вернул мне мой запрос. — Заполняйте карточку как следует.
Я пыталась протестовать:
— Но я уже два раза ее заполняла!
— Возможно, на третий вам удастся сделать это без ошибок, — процедил Ив Боннар. — На стене над картотекой есть подробная инструкция по заполнению запроса.
— Спасибо, я в курсе. Я читала ее раз десять, — огрызнулась я, но он уже отвернулся к следующему посетителю.
Я полчаса стояла в этой очереди, чтобы подать запрос и посмотреть, как Ив Боннар отправит его по пневмопочте в недра архива, где кротоподобные служащие в синих халатах отыщут все, что я заказала, и привезут сюда на железных тележках. Теперь, судя по длине очереди, придется ждать еще полчаса.
Ив Боннар меня страшно бесит. Я пришла сюда в одиннадцать, и он заставил меня два часа носиться по Парижу, потому что доступ к архивным материалам запрещен без пропуска в архив, а пропуск в архив не выдают без официального удостоверения личности. Я показала ему свой читательский из бруклинской библиотеки — не прокатило. Пришлось возвращаться к Джи за паспортом, потом обратно в архив, потом снова в город — искать, где сфотографироваться, потому что без фото пропуск недействителен. Когда я в очередной раз вернулась в архив, он закрылся на обед. Ну еще бы. А чего я ждала? Это же Франция. В священный час обеда вся страна перестает функционировать. Пришлось убивать время в ближайшем кафе. После обеда Ив Боннар учинил мне допрос о моем выпускном проекте, заставил заполнить еще три анкеты и наконец выдал пропуск.
И это было только начало.
Потом мне пришлось ждать в очереди к другой стойке, чтобы зарезервировать место в читальном зале. После этого меня допустили к картотеке. Да, здесь все еще пользуются бумажной картотекой, будто на дворе дремучее Средневековье. В карточке Малербо значилось, что в архиве хранятся его рукописные ноты, личная переписка, документы, завещание и свидетельство о смерти. Я вернулась к стойке Ива Боннара, чтобы попросить ноты, но получила отказ, потому что нельзя, видите ли, просто взять и попросить что вздумается. Нужно для начала оформить запрос. И я оформила. Но допустила какую-то ошибку. И в первый, и во второй раз, как только что выяснилось.
И вот я плетусь назад к картотеке. В соседней секции роется какой-то дядька профессорского вида. Я прошу его взглянуть на мою карточку и объяснить, где ошибка. Он смотрит и говорит, что я указала секцию и отдел в обратном порядке и что имя и фамилия должны помещаться в отведенное для них поле, а не выходить за его границы.
— Вы шутите?
Дядька качает головой.
— Мы его между собой называем Цербером, — отвечает он шепотом.
— Мне на ум приходят еще менее лестные эпитеты.
— Он сложный человек, это факт. Но никто лучше него не ориентируется в архиве. Советую вам завоевать его расположение.
Я заполняю новую карточку и возвращаюсь в очередь. Уже почти полчетвертого. Архив закрывается в пять. Страшно хочется увидеть ноты, мое терпение на исходе. Я одолжила у Лили цифровой фотик, чтобы все отснять и использовать снимки в своей презентации. Еще я собираюсь добавить туда фотографии дома Малербо и улицы, на которой он жил. Со всей музыкой и с картинками одно только предисловие к моей работе будет смотреться круче, чем документалки Кена Бернса
[37]
.
