Толпа бурно аплодировала. К моим ногам летели монеты, но я не знала, доживу ли до возможности их потратить. Я перевела взгляд на карету. Мадам Елизавета возмущенно обмахивалась веером. Королева тоже, но я заметила, что она прячет за веером улыбку. Я взглянула на короля, ожидая увидеть в его глазах гром и молнии, но он смотрел не на меня. Он улыбался, глядя на своего сына, который высунулся из окна и безудержно хохотал.
Итак, грустный принц рассмеялся, а его безутешные родители улыбнулись. Я знала, что это моя заслуга, и больше ничья. Думаете, только у монархов есть власть? Поднимитесь на сцену — и сердца всех зрителей окажутся в ваших руках. Можно жестом вызвать смех, словом — слезы. Заставить людей вас обожать. Вот это — настоящая власть.
Вскоре к нам прибыл посыльный с мешочком монет и с повелением явиться в дворцовую конюшню завтра утром. Четвертый помощник распорядителя королевских увеселений подыщет для нас комнаты. К полудню мы должны быть готовы.
— К чему? — уточнил мой дядя.
— К представлению, разумеется, — ответил посыльный. — Для дофина, принцесс и детей придворных. Это просьба ее величества.
В кои-то веки у дяди не нашлось слов. В отличие от моей матери, которая кинулась целовать посыльному руку и горячо благодарить его, королеву и Господа Бога.
Мы решили, что удача наконец повернулась к нам лицом — о лучшей участи никто и не мечтал. Тем же вечером мы отпраздновали королевское приглашение — сняли у Левека приличную комнату, помылись и наелись досыта. Когда стемнело, мы все еще танцевали и пели от радости.
Мы были так благодарны судьбе! Мы были так счастливы!
Мы были так глупы…
25 апреля 1795
Я просто играла роль, как и положено актрисе.
Но играла слишком хорошо и зашла слишком далеко. К моменту, когда я захотела остановиться, отвесить поклон и покинуть сцену, было уже поздно.
Мы приближались к дворцу со своей кособокой тележкой. Бернар, когда увидел, куда его ведут, остановился как вкопанный. Уперся всеми копытами и отказывался идти дальше.
Отец тоже был потрясен.
— Все вот это, — произнес он, — вот это все… для одного человека? — Гэлос его дрожал от злости.
— Господи, — причитала тетка Лиз. — Ох, Пресвятая Дева, это же уму непостижимо!
— Ромовая баба, — бормотала Бетт, облизываясь. — Сливочные пирожные. Тортики с вишней и кремом.
— Пошел, Бернар, пошел! — прикрикнул дядя. И мы двинулись дальше.
Я хорошо помню дворец. Если закрыть глаза, я вижу его, словно это было вчера. Сейчас я его опишу. Он был великолепен и поражал воображение своими размерами: больше любой церкви, даже больше собора. Наверное, сам Гэсподь испытывал зависть, глядя на него.
Закройте же и вы глаза и представьте: дивный летний вечер. Воздух теплый и ласковый: В небе сгущаются сумерки. Вы стоите в начале королевской аллеи — длинной дорожки из бархатистой травы. Апельсиновые деревья, розы и жасмин источают пленительные ароматы. С тысячи ветвей свисают мерцающие светильники. Если посмотреть на запад — взгляд теряется в бесконечности. На востоке в сумерках переливаются огни Версаля.
И вот наконец по ступеням террасы нисходят король и королева, ослепительные даже в скорби. Следом за ними движется живой сад: придворные в нарядах из сиреневого шелка с серебряным шитьем. В розовом атласе, усеянном жемчугами. В абрикосовом, бордовом, мареновом и лиловом. Казалось бы, в такие дни им следовало облачиться в невзрачные пастели, но ведь тогда невозможно блистать, а они не могут не блистать, поскольку зачем еще нужны придворные? Женщины — с уложенными сахарной водой прическами и с открытыми плечами, напудренными до белизны. Мужчины — в узких камзолах, стесняющих дыхание. Из-под кружева манжет виднеются пальцы, унизанные драгоценными перстнями.
Король кивает. Его взгляд — как длань Господня, под которой все вокруг оживает и приходит в движение. Один взмах руки — и сто музыкантов начинают играть Генделя. Эти звуки не похожи ни на какую иную музыку. Они пронзают насквозь, проникают в плоть и кровь и переиначивают само биение твоего сердца.
Появляется целая армия слуг с шампанским. За кустами суетятся четыре дюжины садовников. Они поворачивают краны и дергают рычаги, и внезапно из пены золоченого фонтана вздымается огромный Аполлон. В деревьях вдоль аллеи каменные сатиры как будто потягиваются и перемигиваются, а неподвижные богини оживают.
Окажись вы подле нас в ту минуту, клянусь, все ваши революционные идеи, если таковые у вас имеются, растаяли бы, как воск на жаре. Невозможно пожелать, чтобы такой красоты — не стало.
Спустя несколько дней после нашего приезда отец рассказал мне, что в свое время Людовик XIV, король-солнце, три десятка лет пускал треть всех налогов на возведение этого дворца, и три десятка лет строившие его бедняки умирали от истощения — все ради того, чтобы его величество мог роскошествовать. Но я не слушала отца. Я видела залы из зеркал и бриллианты размером с виноградину. Видела, как собак кормят шоколадом, видела туфли, усыпанные рубинами. Я не хотела больше слышать про бедняков. Я устала от бедности с ее вечными слезами, нытьем и вонью.
Мы давали кукольные представления во дворце. Собирались все дети придворных, а также их благородные родители и гувернеры с гувернантками. Трудно вообразить более странное зрелище: вся голубая кровь Франции перед убогим балаганом. Впрочем, в том сезоне убогость была в моде.
После спектаклей я играла детям на гитаре и учила их петь и танцевать. Устраивала веселые походы по дворцовым садам. Но усерднее всего я старалась рассмешить печального принца. Потому что, когда мне это удавалось, королева меня вознаграждала.
Я дурачилась при нем как одержимая. Нарядившись в бриджи и подобрав свои длинные волосы, я загадывала ему загадки и рассказывала анекдоты. Я кувыркалась и ходила колесом. Я выскакивала из-за деревьев, чтобы застигнуть врасплох придворных дам. Бросала в фонтаны камешки, чтобы обрызгать кавалеров. Пускала шутихи, отчего слуги роняли подносы. Луи-Шарль поначалу пугался шутих, но вскоре привык. Он обожал всякие шалости.
Старую герцогиню Ноайскую возмущало, что наследник французского престола ведет себя как цыганенок, и она говорила об этом королеве, но та пожимала плечами. Она видела, что сын ее повеселел, — лишь это ее заботило по-настоящему, а отнюдь не пирожные, что бы там люди ни говорили.
Все было хорошо. Я спала в тепле и сухости, и у меня уже скопился мешочек денег, о котором дядя не догадывался. Я пила вино и закусывала засахаренными вишнями.
Потом дела пошли еще лучше: однажды нас навестила одна из фрейлин королевы и сообщила, что ее величество предлагает Александрине переселиться во дворец и стать компаньонкой дофина. Я чуть не поперхнулась гвоздикой, которую жевала. Я не успела ответить «да» или «нет» — мой дядя тотчас выпалил, что для Александрины большая честь исполнить волю ее величества. А также это большая честь для всей нашей семьи. Фрейлина улыбнулась и предупредила, что королева будет ждать меня в своих покоях через час.
