– Иди домой, – говорила Лариса. – Ничего не
случится.
– Он просил, чтобы я не уходил. Я ему нужен.
Наконец в девятом часу распахивалась дверь и на пороге
кабинета Томчака возникал Стрельников собственной персоной, невозможно
красивый, в распахнутой дорогой куртке и с сотовым телефоном в руках.
– Собирайся, пошли по домам, – говорил он как ни в
чем не бывало.
– Ты хотел о чем-то поговорить со мной? – робко
напоминал Томчак.
– Завтра поговорим. Мне пришла в голову одна идея,
завтра расскажу.
Ему ни разу не пришло в голову предложить Томчаку,
добросовестно отпускавшему водителя служебной машины ровно в шесть часов,
подвезти его на своей машине, коль уж тот так сильно задержался в институте по
его же просьбе. А о том, чтобы извиниться, даже и речи быть не могло. Но так
происходило далеко не всегда. Случалось, что взбесившийся от бесцельного
ожидания Томчак сам шел в кабинет к ректору и с удивлением обнаруживал запертую
дверь. Стрельников уже ушел, даже и не вспомнив о том, что «привязал» своего
заместителя к месту просьбой дождаться его.
Он распоряжался своими заместителями как собственными
рабами, совершенно не думая о том, что у них есть какие-то планы, нужды и
вообще жизнь. И при этом мастерски избегал возможных объяснений по этому
поводу. Мог, например, в четверть десятого утра позвонить неизвестно откуда (в
том числе, из теплой постели) секретарю Наталье Семеновне со словами:
– Скажите Леонтьеву, что он должен быть в десять часов
в министерстве на совещании. Если его нет на месте, пошлите Томчака. Я буду
после часа.
О необходимости присутствовать на совещании в министерстве
было известно за три дня, но, проснувшись поутру, Стрельников вдруг понимал,
что ехать туда ему смертельно неохота. Хорошо, что на свете существуют
заместители, которых можно послать на совещание вместо себя. И хорошо, что
существуют секретари, которым можно поручить передать указание начальника. Ведь
если он сам будет звонить своим замам, то велика вероятность услышать, что они
не могут ждать его или ехать на совещание по каким-то очень уважительным
причинам, с которыми Стрельников как человек нормальный просто не сможет не
считаться. А секретарю они эти причины объяснять не будут, потому что не может
же секретарь отменить приказ ректора. И его совершенно не интересовало, сколько
заранее назначенных деловых встреч и телефонных переговоров было сорвано при
этом. Ибо значение имели только ЕГО встречи и ЕГО переговоры.
Он даже не подозревал, сколько домашних скандалов
разгоралось по его вине и сколько нервов было истрепано женам и детям своих
друзей-заместителей. Два таких скандала были особенно показательными, так как
испортили настроение надолго и соответственно надолго запомнились. Первый из
них случился в семье Леонтьевых. Двенадцатилетняя дочка Леонтьевых Алиса лежала
в больнице, ей сделали полостную операцию и через три дня должны были
выписывать. Вообще-то полагалось бы продержать ее как минимум неделю, до снятия
швов, но очередь на госпитализацию была огромная, и детишек старались выпихнуть
домой как можно раньше, если родители не возражали. Геннадий Леонтьев
предупредил секретаря, что утром должен забирать дочку из больницы и до обеда
его в институте не будет, и договорился с водителем своей служебной машины, что
тот заедет в половине десятого за ним и Анной. В половине десятого машина к
дому не приехала. Сначала родители не особенно волновались, полагая, что
машина, вероятно, застряла где-то в пробке и с минуты на минуту подъедет.
Однако в десять ее все еще не было. Геннадий поднялся в квартиру и позвонил в
институт. То, что он услышал, его ошарашило. Оказалось, что Владимир Алексеевич
утром потребовал его машину для себя, потому что его личная машина сломалась, а
на служебной он отправил Любу встречать в аэропорту какую-то не то
родственницу, не то подружку. Стрельникову даже в голову не пришло сначала
позвонить самому Леонтьеву и спросить, не нужна ли ему машина. Главным было то,
что машина была нужна самому Стрельникову, а остальное не имело ровно никакого
значения.
Геннадий запаниковал. Его предупредили, что к десяти часам
Алиса будет выписана, и просили не опаздывать, чтобы девочка не ждала в холле
больницы. Дожидаться, пока за ней приедут родители, в отделении не собирались,
ровно в десять из приемного покоя поступят новые больные, такой заведен
порядок, и Алисина койка понадобится для другого ребенка. Геннадий поймал
частника, который за безумные деньги согласился поехать на другой конец Москвы
в больницу и привезти их обратно вместе с Алисой. Всю дорогу до больницы Анна
напряженно молчала, но Геннадий понимал, что думают они об одном и том же:
маленькая девочка с разрезанным животом и нестерпимо болящим швом одиноко сидит
в холле и не понимает, почему мама и папа за ней не приезжают. Водитель выбрал
не самый удачный путь, ухитрившись попасть во все заторы, которые только можно
было отыскать в этот час в столице, кроме того, выяснилось, что он не
рассчитывал на такой длинный маршрут, и ему нужно подъехать на заправку. В
больнице Леонтьевы оказались только в первом часу дня. Алиса, бледная и
дрожащая, сидела на стульчике, судорожно прижимая к груди пакет со своими
вещами, и по ее щекам градом катились слезы. Увидев бегущих к ней родителей,
она разрыдалась, трясясь всем телом, и громко плакала всю обратную дорогу,
успокоившись только тогда, когда оказалась в своей комнате и поняла, что кошмар
действительно кончился. Ей было очень больно сидеть на этом проклятом неудобном
стуле, потому что шов был еще совсем свежий. И очень страшно, что родители
забыли за ней приехать и ей придется тут сидеть до завтрашнего дня. После
операции девочка была слабенькой, и пережитое волнение вылилось в самый
настоящий нервный стресс. Она отказывалась от еды и все время принималась
плакать. Анна не выдержала и впервые за долгое время решила высказать мужу все,
что думает о его любви к своему другу-начальнику.
– Он же в грош тебя не ставит, он плевать на тебя
хотел, он тебя с дерьмом смешивает, а ты только благодарно улыбаешься и задницу
ему лижешь! Неужели тебе самому не противно? Ну есть у тебя хоть капля гордости
или нет? Где твое самолюбие? Почему ты позволяешь ему так с собой обращаться?
Геннадий пытался объяснить жене, что нельзя сердиться на
Стрельникова за то, что тот думает только об интересах дела и забывает о
личном.
– Володя – мой друг, и я уверен, что он уважает меня
так же, как и я его. Если он взял мою машину, значит, ему действительно было
очень нужно, иначе он не сделал бы этого.
– А тебе, выходит, не нужно? – взвилась
Анна. – Больной ребенок после операции сидит в холодном холле и умирает от
страха и боли – на это можно наплевать? Да если бы это был его ребенок, он бы
две институтские машины взял, чтобы поехать в больницу. На одной бы сам ехал,
вторая бы следом шла на всякий случай, вдруг первая сломается, так чтобы сразу
пересесть и ехать дальше, не дай бог его ребенок лишнюю минуту прождет.
Ссора зашла слишком далеко, посыпались взаимные оскорбления,
и в этом конфликте Леонтьевы увязли надолго.
