«Татьяна Андреевна, – голос Фридриха поднимается следом. Птица, которой вырвали крылья, садится на плечо. – Не надо валять дурака. – Он смотрит горестно и сокрушенно. – Неужели... Как вы могли подумать?.. – Его глаза покрываются тьмой, как пеплом, предвестьем неминуемой смерти. – Холодильник выключен. Я... его... не включал».
– И что это доказывает? – снова она является из-за кулис. Как в провинциальной пьесе: дождалась подходящего момента, чтобы перебить ход событий. – Ни-че-го.
– Доказывает. Я сделала выбор. Больше не видела Фридриха. Ни-ког-да.
– Ну и че ты за это хочешь – медаль?
А вот это уже из мультфильма. Цитата нашего времени. В наше время их смотрят и дети, и взрослые. Меня не собьешь цитатами:
– Не видела. Потому что не смогла переступить.
– Не смогла-а... Ну мне-то – не на-адо! – Яна тянет насмешливо. – Ишь сделала выбор! Решение ты приняла давно: сбежать. Но ты же не можешь по-человечески: в отдел кадров, накатать заявление. А тут еще мы: я и Витька. И какими глазами ты бы смотрела? Короче, ждала подходящего случая: типа моральная предъява. Знаю я твои советские мозги. У самой такие. И что теперь? Опять за свое? Боюсь тебя расстроить, но этот Иван – не положительный герой. Так... – она вертит пальцами, – третьестепенный персонаж.
– А если – нет? – Моему голосу не хватает уверенности.
– Да. Уж поверь мне: с какой стороны ни нанизывай, тот еще зверок. Сама же сказала: народный правнук.
– Это можно проверить, – я бросаю реплику в сторону. В провинциальных театрах это называется апарт.
– Что именно? А главное, как?
– Задать вопрос.
– Ага, – она катает самую крупную бусину. – Твой излюбленный. Дескать, что вы предпочитаете: убить или убить? Кого-нибудь или себя? – моя бывшая подруга косится на портреты, которые достались мне по наследству. – А он, надо полагать, ответит прямо по тексту: мол, если ты кого-то убил, в первую очередь это значит – себя. Самой-то не смешно? Да, очнись! Все это в прошлом: и порфирии петровичи, и сонечки, спасающие чужие души. Обломки прежней цивилизации. Кончились. Все.
Я слышу, как она всхлипывает: не то смеется, не то плачет. Я не стану ее утешать. Для нее они все кончились. Кончились – значит – кончились: свою жизнь она выбрала сама.
– Не этот. Другой. Когда мы встретимся, я спрошу: «Иван, вы бы кем выбрали: волком или овцой?»
Это – хороший ребус. Ловушка, в которую почти невозможно не угодить.
Полифем, сидящий во мне, потирает руки: вот и посмотрим, как он станет выбираться, цепляясь за овечье брюхо.
Два портрета, отмененные настоящим временем, смотрят на меня со стены: при чем здесь народный правнук?
Вот именно. Я киваю, потому что на этот раз я согласна с ними: никаких правнуков. Просто мальчик. Мне кажется, я вижу его лицо. Осмысленное, не имеющее ничего общего с тем, которое впечаталось в мою память. С этим мальчиком у нас одинаковые мозги.
– Все, хватит, – она поднимается решительно. – Я отказываюсь тебя понимать.
– Знаешь... – мне трудно на это решиться, но у меня нет другого выхода. – А вдруг... – я говорю шепотом, – еще получится? Соединить...
– Что? И главное, с чем?
– Прошлое. С будущим, – я шепчу беззвучно. Но Яна все-таки слышит.
– Ага, – кивает. – И что характерно, именно у тебя. Да ты просто бредишь, выдумываешь всякие глупости. Все давным-давно сложилось. Этого нельзя изменить. Ну, положим: ты задашь ему уйму вопросов, на которые он ответит правильно. И – что? Дело не в ответах. Беда в том, что это – демонстрационный вариант. Не имеющий отношения к реальной жизни... – она отступает тихими шагами, уходит в темную кулису.
Старуха, мое будущее отражение, смотрит на меня из зеркала – уродина с огромным животом. Ее кожа изрыта глубокими морщинами. С биологической точки зрения, беременная старуха – тупик. С художественной – тоже: за пределы большого искусства ее вытеснили еще в классическую эпоху.
В комнате, в которой висят портреты, звонит мобильный телефон. Раньше я думала: просит милостыню. На самом деле – протягивает руку. Просто протягивает руку.
Пока мы живы, это возможно: сейчас я нажму на кнопку и услышу его голос...
«Татьяна Андреевна! Вы меня слышите?»
«Слышу».
«Значит... Вы согласны?»
В литературном мире, куда нам с ним предстоит вернуться, нет прямых ответов на прямые вопросы. Только ребусы и отгадки. Разговор обиняками. Наш вечный эзопов язык.
«Ваш отец вас убьет. Это-то вы понимаете?» – я засмеюсь. Негромко, едва слышно.
«Скорее, я – его», – Иван засмеется в ответ.
В этом нет ничего особенного. На обочине, где мы готовимся расположиться, эти слова не имеют прямого смысла: ни убью, ни убьет. Их прагматические значения остались в прошлом, на том отрезке моей никчемной жизни, который я прошла по материнскому долгу, по своей женской природе: из пункта А в пункт Б. Все отрезки кончились. Я заслужила право выйти на свободу. Для этого и выбралась, выскочила из межеумочной полосы.
Беременная старуха подмигивает хитрым глазом, взбалтывает остатки вина.
Мы стоим друг против друга: она – со стороны Европы, я – с обратной стороны. Между нами стеклянная стена. Другая, не та, которой мои родители огораживались от мира. В сущности, это уже не стена. Старое зеркало. Если сцарапать амальгаму, оно станет прозрачным. Ход истории определяют не виннеры: куры и коросы остаются в своем отрезке времени. По их губам гуляют архаические улыбки. Чтобы губы ожили, надо забыть. Отступить на обочину. Скрыться в музейной витрине. Короче говоря, стать свободной от времени. Как это сделала она: хитрая терракотовая старуха, вечно беременная сыном...
– Татьяна Андреевна!
– Да, – я прижимаю ухо к трубке. – ДА.
– Татьяна Андреевна, это – я, – в трубке голос Ивана. – На той неделе я не могу. Мы летим в Европу. С отцом, на футбольный чемпионат. Вернемся, позвоню...
С телефонной панельки на меня смотрит фотография дочери. В трубке короткие гудки.
Lusor. Игрок, сидящий во мне, опускает руки. Игра проиграна с разгромным счетом.
«Жалко... Как же мне тебя жалко... – я слышу ее голос. Моя бывшая подруга всхлипывает. – Дура, какая же ты дура...»
В глубине, за стеклом витрины, я вижу зверка. Он стоит, перетаптываясь с ноги на ногу.
«Чего встал? Вали отсюда!» – Фридрих пихает его в спину.
Зверок озирается, делает робкий шаг.
«Стой! – Фридрих бросает вслед. – Это она тебя спасла».
Зверок шарит недоуменным взглядом.
Фридрих указывает пальцем: «Если б не она, змерз бы как Маугли!»
