– Вы... все так полагаете?
– Ну что вы... – Родион отвечает подчеркнуто вежливо. – Такие, как мы, слава богу, в меньшинстве. Большинство наших сверстников как раз таки предпочтут выслуживаться. Так что не беспокойтесь. Великого переселения не будет.
Я знаю, о чем он думает: в свое время он тоже был в меньшинстве. Среди тех, кто любил отчизну странною любовью, замешанной на чувстве стыда: за марксизм-ленинизм. За танки, ползущие по чужим улицам. За мокрые губы целующихся старцев. За джинсы, сшитые из отечественной холстины. За вечное верещание соек... В каком-то смысле этих детей можно назвать его наследниками.
Бывший интеллигент смотрит беззащитно. Нет. Эти дети, так похожие на сирот, другие. И говорят о другом.
– Вы хотите... стать капиталом, которому все равно где работать? Лишь бы получать прибыль...
Родион пожимает плечами:
– Можно сказать и так. Пока все не рухнуло, есть уникальная возможность: не жертвовать собой, как ваши эмигранты, а стартовать в привычных условиях. Чтобы потом, когда жареный петух клюнет, вписаться в западные реалии – перетечь... – он ищет правильное слово, – как деньги. Со счета на счет.
– А вы, – представитель отцов медлит, собираясь с мыслями, – не боитесь, что вас тоже разворуют?.. Как когда-то – нас...
Я смотрю выразительно: родителям пора знать меру – оставить детей одних. Пусть поговорят о своем, обсудят насущные проблемы. Тем более отец именинницы изрядно выпил.
Он выбирается из-за стола.
Гости тоже встают, прощаются вежливо:
– Спасибо.
– Всего вам доброго.
– Приятно было познакомиться.
Он идет к двери, машинально ощупывая карманы. В одном из них лежит его верная книжица. Сегодня так и не сумел воспользоваться.
– Руккола... При чем здесь руккола? – его язык заплетается. – Ты тоже... думаешь, что я... проиграл?
Я молчу. Дожидаюсь, пока он наденет ботинки.
– А где... табуретка? Завязать шнурки... – Он садится на корточки. – Заморочили голову. Интеллигенция... Декабристы.
– Ну, взял бы и сам заморочил. В конце концов, декабристы – твоя специальность. Или, как ты выражаешься, поприще.
Он выпрямляется. Стоит, держась за косяк.
– Разговаривать с дилетантами?
– С дилетантами. Которые тебя сделали, – последнюю фразу я произношу с удовольствием.
На это ему нечего возразить.
Хозяйка имеет право заняться кухонными делами. Я счищаю кости, сбрасываю в помойное ведро. Раковина завалена грязной посудой.
– Проветрилось. Закрой.
Из окна несет холодом.
Моя подруга опять за спиной. Берет из моих рук, вытирает чистые тарелки:
– В сущности, эти дети правы. Если у нас с тобой будут общие внуки... Пусть знают с младых ногтей, готовятся заранее.
– К чему? – мне неприятно это слышать.
– К тому. Большинство населения составляют рабочие особи: строят, доставляют пищу, кормят молодь. Вот, – она стоит на сквозняке, – как я.
– Ты?!
– Не сейчас, раньше, когда мы с тобой были вместе...
– А я? Я – что? Не доставляла? Сидела сложа руки?
– Ты, – Яна тянется к рюмке, – доставляла, но считала себя муравьиной царицей. А я – рабочая самка. Так, подай-принеси...
– Закрой! Холодно!
– Бывают случаи, – она не слушает, – когда несколько самок основывают новый муравейник. Сообща ухаживают за личинками, но потом между ними начинается ожесточенная борьба. В результате в живых остается одна... Угадай, – она грозит пьяным пальцем, – которая из нас осталась в живых?..
Раньше она так не пьянела. Во всяком случае, не так быстро.
– Хватит, – я прошу, – убирай бутылку.
– Да осталось-то... – Яна разжимает пальцы. Рюмка катится по полу. – Ой, – она смотрит внимательно, – чуть не упала! Ничего... А мы возьмем и подбере-ем... Уже-е подобрали... Что плохо лежало... Один муравей – находчив, – она лезет под стол, шарит неловкими пальцами, – но нетерпелив. Другой может повторять однообразные действия... Надо же, – вылезает с рюмкой, – не разбилась... Одни становятся разведчиками. Или охотниками. Другие, муравьиные колхозники, разводят тлей...
Миллион, миллион, миллион алых ро-оз...
Из окна, из окна, из окна видишь ты-ы...
Кто влюблен, кто влюблен и всерье-ез...
Свою жизнь для тебя преврати-ит в цветы-ы...
Из комнаты доносится советская песня. К своему хеппенингу Александра подготовилась серьезно. Подобрала достойный репертуар.
Я поправляю тяжелые розы. Когда гости уйдут, их надо положить в ванну...
Я помню тот разговор. Как будто его сняли скрытой камерой, чтобы потом меня шантажировать.
«Ну при чем здесь это: царицы, разведчики, колхозники... Все изменится. Надо немного подождать». – «Старости? – В Янином голосе проступила пьяная серьезность. – Ну, дождемся, и что?.. Кстати, занятия муравья не связаны с возрастом. Значительная часть особей может исполнять одни и те же обязанности. Всю жизнь. Например, няньки или училки. Кастовый принцип. Как у индусов... Вот, например, взять меня. Работаю в школе. Зарплата – одна тысяча. Рублей. И ни в чем себе не отказывай. Причем, заметь, это – полторы ставки. У тебя – сто. Тысяч рублей. Ровно в сто раз, – она упирается локтями. – Вот я и думаю: а может, все послать?» – «Если хочешь...» – я боялась ее обидеть.
«Нет, – она сказала, – нельзя. Одичаю и взвою. И так-то... – Ее локти соскользнули с клеенки. – Все, сеанс окончен. Надо пожрать, а то совсем расклеюсь... И тебе будет меня... не хватать», – ее глаза тлеют.
В свое время от этого глагола образовалось существительное тлен.
В федеральных вариантах ЕГЭ такой вариант предусмотрен. Из предложений 1–6 выпишите слово, образованное суффиксальным способом. Часть 2; вопрос В1.
– Уже не хватает. – Один из двоих должен быть умнее. На этот раз пусть это буду я.
– И мне, – Яна отвечает трезвым голосом. – Знаешь, иногда мне кажется... Ты – единственное, чего мне не хватает.
– Не чего, а кого. Ты путаешь. Одушевленные с неодушевленными.
– Да какая разница! – Она машет воображаемой рукой.
– Одушевленные существительные обозначают лиц и животных, неодушевленные – предметы, растения и явления неживой природы.
– Ты в этом уверена? – она роется в сумочке, выкладывает на стол.
– Это моя профессия. Кусок хлеба.
Пудра, помада, блеск для губ.
– Неживой? А... например... литературные персонажи?
