Я тоже смотрю: цепкий взгляд, приплюснутая переносица, бледная кожа... Внимательно, как будто должна его запомнить.
«Моя коллега, – Фридрих говорит с напором. – Мы проголодались. Зашли поесть».
«Понимаю. Поесть. Собственно, мы тоже. С моими коллегами, – он делает движение корпусом, как будто хочет обернуться. Коллеги, сидящие за его столом, смотрят на нас. Внимательно, как будто тоже должны запомнить. – Но мы пришли раньше. И скоро уходим. Собственно, уже. Но прежде... Я подумал, мне стоит вас поприветствовать. Убедиться, что наши принципиальные договоренности остаются в силе».
Женщина, одетая в прозрачную блузку, сидит вполоборота, смотрит на нас.
Фридрих пожимает плечами:
«А вы сомневаетесь? Кажется, я никогда и никого не подводил», – он делает движение, как будто намеревается встать.
Человек, которого я увижу, протягивает руку. Его пальцы касаются плеча Фридриха. В переводе на хороший русский этот жест означает: «Не беспокойтесь. Прошу вас, не вставайте. Сидите, сидите...»
«Вот и прекрасно. Желаю приятного вечера. И вам, и вашей... коллеге».
Он идет к выходу. Его коллеги поднимаются как по команде.
«Хороший признак», – я отодвигаю тарелку.
«Признак?» – Фридрих переспрашивает рассеянно.
«Подошел сам. Если бы... Полагаю, послал бы мальчиков...»
«Блядь, думает, лишил меня аппетита... А вы? – он смотрит в мою тарелку. – В ресторанах полагается есть. И пить».
Он пьет большими глотками. Слишком большими. Даже для его обезьяньего рта.
«Давно хотел вам сказать... Будьте проще. И к вам потянутся люди».
Я оглядываюсь на женщину, сидящую у бара. В профиль она выглядит старше. Пожалуй, моих лет.
Она сползает с высокого стула. Отталкивается от стойки. Идет развязной походкой.
«Те, кто проще, работают в цехах. А не решают ваши поганые проблемы».
«Наши, – он поправляет, – наши поганые проблемы. Ладно, давайте выпьем».
«Выпьем, – я протягиваю рюмку. – И поговорим. Насколько я поняла, к воровству чехлов Сергей Николаевич не имеет отношения. Ну, и что будем делать?»
«Продолжать проверку. Искать. Кто-то же их ворует, – он отвечает равнодушно, поводит плечом, на котором лежала рука. Рука дающего, которая никогда не оскудеет. Об этом позаботятся его коллеги, мальчики в бордовых пиджаках. – Рано или поздно найдем...»
Оркестр играет проигрыш. Солист, одетый в черное, выходит к микрофону. Я вслушиваюсь, как будто это важно – понять слова.
Не веселая, не печа-альная, словно с те-емного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обруча-альная, и звезда ты моя-я сумасшедшая.
Что не сбудется, позабу-удется, что не вспо-омнится – не исполнится...
«Прошу прощения, но мы закрываемся. Это – последняя песня», – метрдотель подходит к нашему столику. Третьестепенные персонажи, наряженные официантами, стоят по углам.
Я склоню-юсь над твоими коле-енями, обниму их с неи-истовой силою,
И слезами и стихотвореньями обожгу-у тебя, добрую, ми-илую.
Фридрих достает бумажник. Неторопливо отсчитывает купюры. Я больше не слушаю, смотрю мимо, туда, где стоит их стол. Стол, заваленный их объедками.
Метрдотель провожает нас до двери, отрабатывает щедрые чаевые.
Мы едем по темному городу. У меня слипаются глаза. Покачиваясь на мягких рессорах, я проваливаюсь в дрему. «Найдем... Рано или поздно... Рано или поздно... А дальше?»
Белая акула скользит по пустынной набережной, въезжает на мост. Когда-то давно, в нашей прежней жизни, это имело разные названия, которые зависели от оттенков смысла: беспочвенное подозрение, наваждение, внутренняя уверенность. В новом мире, который мы с Фридрихом построили, никакие оттенки не имеют значения. На этой войне их можно числить в списке потерь.
Я открываю глаза. Какая разница, как это случилось? Главное – результат. Он предъявил меня своим кредиторам. Чтобы они запомнили меня в лицо. Теперь им не придется рыскать по фабрике, тыкаться в чужие двери, задавать лишние вопросы. Явятся и – прямиком ко мне.
«Евгений Фридрихович просил передать вам: нет».
Машина въезжает во двор, останавливается у моей парадной.
Я слышу их голоса: «Еретичка. Лузер, достойный своей участи, – боги моих родителей полны презрения. – А ведь мы предупреждали. Не поверила. Интересно, и на что надеялась? Думала: уж с ней-то – подругому? Ну, убедилась?.. А то давай... Делай вид, будто не знаешь, что будет дальше...»
Я выхожу из машины, одергиваю юбку, сшитую по европейской выкройке.
Дальше – наш вечный запах. Запах ждановской жидкости.
Боги русской цивилизации знали, о чем говорят.
* * *
Огни гипермаркета сияют в отдалении. Мой утлый челн проплывает мимо, покачиваясь на снежных волнах. Раньше это называлось: плыть по течению. «Прежде чем договоримся о встрече, надо что-то купить. Не являться же в собственном секонд-хенде...»
Двери нынешних магазинов похожи на витрины. Разница в том, что на них наклеивают стикеры: PUSH или PULL. По-русски это называется ТЯНИ-ТОЛКАЙ. Персонаж детского мультфильма, сказочный конь о двух головах. В каждой роятся свои собственные мысли. Но верх берет только одна. В зависимости от сложившихся обстоятельств. Другая вынуждена подчиняться.
Голубой, розовый, зеленый. Серый, черный, бежевый... Теперь у них так принято: одежда, висящая на стойках, рассортирована в цвет. Клиенту предоставляется свобода выбора. Моя дочь предпочитает светлое. Говорит: это очень важно. Одежда современного человека должна настраивать на позитив. Мы с Яной любили промежуточные тона. В наше время их называли неопределенными: грязно-розовый, травянистая зелень, мокрый асфальт...
Продавщица, которая выйдет мне навстречу, – женщина моих лет.
– Что вас интересует? – предлагая помощь, она улыбнется вежливо.
– У меня... встреча... – это слово звучит двусмысленно. Я тороплюсь уточнить. – С подругой. Мы не виделись много лет.
Ей я могла бы объяснить. Сказать: когда-то, много лет назад, у меня была подруга. Мы учились в одном классе. А потом...
– А потом она вышла замуж за вашего бывшего любовника.
– А вы откуда знаете?! – мне нравится ее легкий тон. Так и надо, когда расстаешься с прошлым.
– У меня тоже, – она улыбается приветливо. Словно это в порядке вещей. – Теперь моя подруга стала состоятельной женщиной. А я... – она разводит руками.
Мы смотрим друг на друга, будто знакомы сто лет. В каком-то смысле, так и есть: с этой женщиной у нас общая память.
