– А где?.. Где похоронили? – не то чтобы это казалось важным, но Маша не могла остановиться.
Он назвал Преображенское. Помедлив, Маша сказала, что хочет съездить на могилу. Об этом она думала одной половиной головы. В другой сидела мысль о пепле: «Возьму с собой. Подхороню где-нибудь в сторонке...»
Юлий вспомнил: помогла, приехала в больницу. И согласился:
– Хорошо.
Так и не узнала имени – отец и отец... Отцовские веки, еврейский выпуклый лоб... Подглазья, залитые темным. Снова все путалось, как тогда, в больнице. Отцовские веки вздрагивали едва заметно, словно душа, воплощенная в разных еврейских телах, лежала на Преображенском погребенной заживо. Не трогаясь в небо, стыла под сводом ленинградской земли.
Стыд за давнюю больничную выходку стегнул крапивным хлыстом. Обжег щеки. Она видела лицо, поросшее могильной щетиной. Земля была тяжелой и влажной. Она думала: гроб опустили в воду. Потому что там, на Преображенском, ее не было. Не сообщили, не позвали. Если бы сообщили, уж как-нибудь сумела бы справиться с этими кладбищенскими тварями.
Теперь ничего не исправить.
Вынимая ящики, Маша вытряхивала содержимое: тетради, конспекты, старые записи. Жизнь, прошедшая от поступления, становилась иссохшей веткой – не сегодня-завтра ее отсекут. «Винить некого, – она думала, перелистывая. – Даже Иосифа. Даже Валин длинный язык. Дело не в языке, а в голове. Длинный язык – паучье техническое средство...»
Давно, еще в школе, их водили в музей. Экскурсовод демонстрировала плакат: голова фашиста, разрезанная вдоль. Правая половина – живая, левая – череп с пустыми глазницами. К живому уху припал болтун, выдающий тайну. Маша вспомнила название: Болтун – находка для врага.
Собирая в передник, Маша носила конспекты в туалет. Бумага прогорала быстро – корчились, превращаясь в прах.
«Фашист... При чем здесь фашист? Это у них фашистские головы: разделенные на две половины. Суки. Сволочи», – разрывая старые конспекты, она шептала скверно.
Спалив последнее, смыла и протерла щеткой – уничтожила следы.
Теперь, вспомнив Марту, она радовалась, что отдала книги. Уничтожить, как сделали Панька и Фроська, разорвавшие немецкие книги, – на это не хватило бы сил. Пусть читает и радуется. Воображает, что это написано про русских. Верит, что ничего не изменилось, осталось прежним. Тешит себя классическими героями. Этими карениными или раскольниковыми.
Маша думала: «Смешно. Убил старух, надеясь стать миллионером. Теперь не понадобится. Деньги – фикция, – она хихикнула. – Для них главное – кровь... Кровь. Дурак. Топор приготовил... Тоже в другой жизни. В этой хватает и бумажек... Всё – бумажки, – она оглянулась на поредевшие книги. – Кто я? Тварь дрожащая или право имею?.. – рука, шарившая в пустом столе, наткнулась на маленькое зеркальце. Она вынула и поднесла. – Имеешь, имеешь, – ответила себе во втором лице. Как будто от лица других, посторонних. И, перебрав свои подвиги, согласилась с этими тварями, гнездившимися в ее сердце: – Имею. Потому что – тоже тварь. – На дне ящика осталась разбросанная косметика: крем, тени, помада. Она задвинула поглубже. – Никакая не голубка», – вспомнив братьев-аргонавтов, Маша усмехнулась.
Плавучие скалы сближались неуклонно. Игра, которую она затеяла, оказалась игрой паука. Не море – река, у которой нет рукавов, чтобы свернуть, спрятаться. В дельте, похожей на раскинутые лапы, он дожидался, не сводя немигающих глаз.
– Ладно, – Маша сказала вслух, как будто паук мог ее слышать. – И начитались. И наигрались. Теперь поглядим.
Сев за очищенный стол, она раскрыла паспорт. Сгибала и разгибала корочки: странички норовили встать поперек. Паучьи глаза пучились изумлением. Упираясь фалангами, он следил, как жертва тянется к пузырьку. Она свинтила крышку и занесла, почти не примериваясь. Черная тушь плюхнулась густо. Пятно покрыло строки, среди которых была одна, его любимая. К этой строке липли лапки трусливых насекомых.
Ночью она видела нехороший сон. Ей снилась толпа, собравшаяся во дворе. Крики, похожие на вой ветра, бились в ее окно. Маша выглянула: внизу прибывала вода. Струями вливалась из подворотен, катилась по асфальту, подмывая стены. Невская вода, поднявшаяся выше ординара, доходила до щиколоток. Переминаясь с ноги на ногу, они глядели под ноги, но не видели волн. Волны, катившиеся из грязных подворотен, грозили затопить двор. Рванув на себя оконную створку, Маша крикнула: «Спасайтесь!» – но они не верили. Смотрели куда-то в небо, словно ожидали помощи. Из подворотни хлестало неудержимо. Во сне она съежилась на полу.
Все было тихо. Совладав с собой, она выглянула. Выше человеческого роста, выбранного пауком в качестве ординара, стояла вода. Сверху она казалась черной. Уже почти проснувшись, Маша понимала: черной тушью паук залил город, открытый перед ним, как огромный паспорт.
Глава 20
1
О точном сроке они не условились. Три дня Маша просидела дома – до среды. Телефон молчал. Может, он передумал. Догадка приводила в ярость: снова Иуда возомнил о себе невесть что. Яростные мысли действовали благотворно – отвлекали от институтских дел. Не будь Иуды, тень Нурбека терзала бы неотступно. Теперь его тень являлась время от времени, чтобы втянуть в бесконечный разговор. Снова и снова, распахивая дверь кабинета, Маша находила слова. Скверна лилась на Нурбекову голову, но не могла утолить. В мыслях Маша презирала себя за то, что, ступив за коленкоровую дверь, не дала правильного ответа.
Во вторник она поняла: кончено. В институт она не явилась. А значит, все двинулось по худшему сценарию.
Успенский позвонил в четверг. Трезвым голосом сообщил, что комиссия заседала в среду:
– Всё. Завтра можешь приходить.
– Но я...
– Знаю, – он оборвал жестко. – Нурбек Хайсерович ввел меня в курс дела. Странно, что не ты.
– Но я... – Маша начала заново, но остановилась. Паучья черная трубка дрогнула в руке. К этому ее приучил брат: не болтать по телефону. Болтун – находка для врага.
– Ладно, – голос Успенского снова оборвал. – Об этом – после. Теперь самое важное: с ними я договорился. Нурбек обещал: по-настоящему ход делу не дадут. Тебе позволят закончить. На вечернем. Там другая программа, какие-то несоответствия – придется срочно досдать. Закончишь, будем думать дальше. Ты уже вычислила, кто?
– Зачем? – Маша спросила, пытаясь выиграть время. Он усмехнулся. На решение отводились секунды, но тень Нурбека стояла рядом. За эти дни она научилась отвечать.
Вопрос, который задал Успенский, был главным. Предшествующие рассуждения имели единственную цель – ошеломить. Как в детском калейдоскопе, мысли блеснули и замерли – Маша увидела весь рисунок. Назови она Валино имя, следующим шагом он потребует, чтобы она положила жизнь на то, чтобы отомстить.
