«Вот именно. Во что бы то ни стало».
Нужную сумму Юлий нашел к сроку. Задача оказалась несложной: перехватить по сотне у приятелей-переводчиков. Обращаясь с просьбой, он ссылался на болезнь отца. Приятели понимали без особых объяснений и просили не торопиться с возвращением долга: «Отдашь, когда сможешь».
Накануне назначенной встречи он пересчитал деньги и вдруг поймал себя на том, что маленькая ложь, к которой пришлось прибегнуть в разговорах с кредиторами, доставляет ему удовольствие, как будто необъяснимым образом приближает его к Маше. Это сближение, пусть и эфемерное, отвечало его тайным стремлениям.
Маша явилась раньше времени.
Услышав звонок, Юлий вылез из ванны и, запахнувшись белой махровой простыней, прошлепал к двери. Думал: «Мама. Забыла ключи».
В первый момент он удивился. Три часа назад говорили по телефону, назначили точное время. Она пришла на час раньше. Стояла в дверном проеме как ни в чем не бывало. Любая другая, поведи она себя подобным образом, встретила бы недоуменный взгляд. Но эта девушка уже не была любая.
«Вы очень похожи на римлянина», – не переступая порога, Маша кивнула на простыню.
Юлий сморщился, как от боли: снова она нашла точное слово, отвечавшее сути дела.
Он стоял и смотрел на нее, больше не скрывая восхищения. Больше всего ему хотелось, забыв обо всем, просто протянуть к ней руку, но рука не поднималась.
Маша усмехнулась, как будто заметила его бессилие. Усмешка плеснула на пламя, и безрассудный порыв иссяк.
Отступая, Юлий предложил войти.
– Вы должны простить меня...
В ее устах слово должны не было фигурой речи: ни просьбы о прощении, ни ноты смущения.
– Да, да. Конечно, – Юлий согласился.
Ей показалось, весело.
– Дело в том, что у меня наметилась важная встреча – неожиданно, – она объяснила уклончиво, но его сердце, ворохнувшись мучительно, подсказало детали: тот, кого он мгновенно возненавидел, уже стоял на набережной. В руках его воображаемый соперник почему-то держал удочку. Юлий видел острый крючок – дурацкий крючок сиял, словно начищенный.
– Вы меня извините, если я не зайду. Пожалуйста, давайте прямо здесь, в прихожей.
Махровая простыня, наброшенная на голое тело, стала холодной и мокрой. Запахиваясь и вздрагивая, Юлий шел в комнату. Деньги он передал ей в конверте и теперь, ему казалось, безучастно, смотрел, как она вынимает и пересчитывает – прямо у него на глазах.
3
У Маши не было мысли, что Юлий мог обмануть. Просто мог ошибиться.
Ошибка стоила бы ей дорого: сегодняшний день должен был стать решающим. Утором родители снова говорили про комнату, и Маша поняла: времени в обрез.
В который раз отец объяснял маме, почему не взял отношения. Уважительных причин набиралось множество. Обреченно махнув рукой, мама предупредила: жэковская тетка звонила в пятницу. В среду придут со смотровой. Выражение ее лица не оставляло никаких сомнений.
Прежде чем ехать к Юлию, Маша забежала в ЖЭК. Сегодня начальница принимала в вечер. Она решилась действовать быстро, не откладывая до вторника. Добавочный день надо было оставить на всякий случай: почуяв кормушку, жэковская начальница могла потребовать еще.
Крупные купюры жгли руки. Никогда прежде у нее не было такой суммы. Самое неприятное заключалось в том, что она не знала: как?
Художественные фильмы, в которых действовал ОБХСС, рисовали тревожные картинки: человек, одетый в мягкое драповое пальто, входит в начальственный кабинет и, развязно балагуря, втягивает в преступление. Уговоры он подкрепляет увесистым конвертом. Взяточник протягивает дрожащую руку. Рано или поздно за этой киношной сценой следовала сцена допроса.
В жэковском коридоре стояла понурая толпа. Одернув куртку, Маша встала у стены. Стена была грязная, вытертая сотнями боков. В кино все случалось как-то подругому. Соблазнители, являвшиеся со взятками, о стены не отирались, а входили решительно, даже не взглянув на очередников.
Прием еще не начинался. Дверь с надписью «Начальник» оставалась закрытой.
– Вон, она крайняя, – бабка, сидевшая у самой двери, ткнула в Машу острым пальцем. На лице, изрезанном морщинами, проступило мстительное удовольствие: бабка презирала всех, кто занял после нее. В сравнении с ними ее сегодняшнее преимущество было очевидным.
– Вы? – оглянувшись на Машу, мужчина переспросил.
– Нет! – Маша отказалась решительно.
Бабка, сидевшая у двери, смотрела растерянно, как охотник, упустивший верную добычу. Добыча повела себя нагло.
– Пришла-то вроде последняя, – бабка проворчала, сдаваясь. В ее долгой жизни бывало всякое: случалось, и последние становились первыми.
Выиграв этот раунд, Маша ободрилась. Очередь, почуяв бабкину слабину, придвинулась поближе к двери: бабка, занявшая первой, никак не тянула на вожака.
Дверь приоткрылась. Из нее вышла женщина, одетая в мохеровую кофту. Кофта расходилась на животе.
– Хорошо, Наталья Михайловна, я поняла.
Сквозь проем, открывшийся на мгновение, Маша разглядела тетку, приходившую с осмотром. Не тратя время на раздумья, она двинулась решительным шагом и отпихнула бабку, которая стояла второй. Та подняла ладонь, словно защищаясь: на Машу смотрели отцовские глаза. Они моргали опасливо и безропотно.
Плотно закрыв дверь, Маша назвала адрес.
– Я пришла, потому что в среду – смотровая.
Жэковская тетка кивнула. Она глядела деловито, но на дне ее глаз плясала усмешка.
– Так, так, – палец потянулся к списку и ткнул.
Здесь не нуждались ни в каких анкетах: глаза, смотревшие на Машу, знали наверняка. Паучья кровь, стоявшая в капиллярах, глядела из них, как из глазниц.
Начальница подняла руку и коснулась высокой прически. Фильм, в который Маша ввязалась, становился другим.
Глядя на белое запястье, мелькнувшее в рукаве, она видела кисть, сжимавшую хлыст. Перед нею, замершей у двери, сидела женщина-капо.
Плечи свело холодным ужасом. Отступая, Маша сделала шаг назад.
– И что? – паучий взгляд приказал остановиться.
Кровь, шумевшая в висках, нашептывала жалкие слова: о семье, о насмерть уставшей маме, об отце, служившем верой и правдой, о тесной маленькой комнатке, которая может составить счастье.
– Ну? Что молчите? – капо нахмурилась и подняла хлыст. Жестом еврейской старухи, которую только что оттолкнула от двери, Маша закрыла лицо.
– Я слушаю вас, – голос начальницы стал ласковым.
Сделав над собой усилие, Маша отвела ладонь. Секунды горели пламенем. Еще можно было ринуться вспять, сметая обреченную очередь, но, отступив, она лишилась бы всего.
