Каким-то отрешенным движением он поднял полу халата и рванул. Белая ткань не поддалась.
Протянув руку, доктор взял скальпель и, примерившись, резанул по ткани. Оторвав узкую полосу, задрал Машину руку и, набросив коротким жестом, затянул петлю. Жгут перетянул намертво. Кровавая губка становилась розоватой. Молча, не отпуская ее руки, он потянул Машу за собой.
По темному коридору, мимо двери с надписью «Столовая», они шли к «Процедурной». Выбрав нетронутый бикс, он раскрыл его с металлическим хрустом и вынул иглу.
– Наркоза нет. Все – у старшей сестры. Туда нельзя, – он говорил тихо и упрямо, словно теперь, после ее клятвы, они стали сообщниками.
Поведя обескровленными пальцами, Маша кивнула.
Почти не чувствуя боли, она следила за пальцами, шившими через край. Крупные капли выступали у него на лбу. Он завязал узел и, склонившись к работе, перекусил зубами.
Ладонь, перевязанная бинтом, согревалась медленно. Снова, подняв ее руку, он тянул за собой.
Человек, оставленный в беспамятстве, спал. Подведя девушку к пустой кровати, врач подтолкнул ее в спину, и Маша легла. Она лежала, съежившись, чувствуя холод, бегущий по ногам.
– Это срыв. Истерика. Тебе надо поспать.
– Ты... вызовешь милицию? – она спросила холодными губами.
– Не будь дурой, – он усмехнулся. – Там следы. Уберу и вернусь.
Сквозь тяжкий сон, в который погрузилась, Маша слышала: он вернулся и, подтянув стул, сел к изголовью Иудиного отца.
Она видела: доктор сидит не шелохнувшись.
2
Ее версия казалась правдоподобной: разбитая ампула, случайный порез.
Они спускались с больничного крыльца.
– Виолетта... Она откуда приехала?
Юлий подумал и назвал среднерусский городок.
– Вот-вот, – Маша поджала губы, и Юлий почему-то засуетился. Торопясь, он заговорил о том, что Виолетта предана отцу и вообще семья получилась крепкой и здоровой.
– Речь не об этом, – Маша сморщилась: это травоядное все понимало по-своему. – Я что, из полиции нравов? – она произнесла надменно.
– Не понимаю... – Юлий поднял бровь.
– Мне кажется, – Маша заговорила мягче, подбирая подобающие слова, – все это – чистая выдумка. Возможно, врачи и пили, пригласили ее к столу, но дальше... – тихим голосом Маша рассказала о мирной сцене, которую застала в ординаторской. Все, что случилось дальше, не касалось его семьи.
– Но зачем ей? – Юлий остановился.
– Не знаю.
Маша думала о Вале, которую, цепляясь за аналогию, хотелось уличить во лжи.
– Вы пытаетесь убедить меня в том, что все приезжие лживы? – Юлий справился с растерянностью.
– Да бог с вами! – Маша ответила надменно.
– Для обличительных обобщений есть противоядие, – носком сапога он чертил на снегу знаки, похожие на иероглифы. – Особенно хорошо им научились пользоваться евреи. Потому что сами всегда приезжие, так сказать, в государственном смысле...
– Отлично. Есть противоядие – можете им пользоваться. Надеюсь, ваш отец выздоровеет, и эту мысль – в государственном смысле – вы обсудите с ним.
Юлий почувствовал неловкость. В конце концов, в больницу Маша приехала по его просьбе, а мнением, которое она высказала, можно было пренебречь. Виолетту она видела в первый раз. Он думал: и в первый, и в последний. Собственно, он и сам не имел в виду ничего такого, когда говорил о противоядии. Во всяком случае, себя приезжим не считал.
– Простите меня, – голос наполнился горячей благодарностью, – не знаю, что на меня нашло. Я очень волнуюсь за отца, а кроме того... – он хотел сказать, что радуется их встрече, но как-то не решился: «Сейчас не время, потом, может быть, позже...»
Юлий остановился у ограды:
– Вы позволите, я позвоню?
Чувствуя смертельную усталость, Маша кивнула и пошла к остановке.
Рука разнылась в автобусе. Подъезжая к дому, Маша кусала губы и думала о неприятных расспросах.
Мать, встретившая ее в прихожей, не обратила внимания на повязку. Она выглядела встревоженной. Маша прошла в комнату и, прислушавшись к родительскому разговору, поняла: Панька.
Плохо стало с вечера, пришлось вызывать неотложку. Спросили о возрасте и, узнав, приехали минут через сорок, когда Панька уже хрипела.
– Умерла? – Маша спросила нетерпеливо.
Но мама махнула рукой и повернулась к отцу.
Маша слушала, не веря своим ушам: отец обвинял маму в Панькиной смерти. Всплескивая руками, мама оправдывалась:
– Ну как бы я могла?.. Семья, куча дел. Ты понимаешь, что я занята? То одно, то другое... Вот, если не понимаешь, спроси у Маши. Взрослая девочка. Пусть рассудит, я расскажу.
Дело было так. Коротко осмотрев больную, врач вызвал соседей и сообщил, что у Паньки инсульт. Раньше называли ударом, короче, старушка при смерти. Будь у нее родные, лучше бы оставить дома по крайней мере до утра. Сам-то он задержаться не может, поскольку на дежурстве, ожидают другие больные. До утра доживет вряд ли, но если везти сейчас, помрет на носилках или в машине. Оставить одну – не имеет права, но если соседи согласятся, может, и обойдется. Хотя инвалидом останется наверняка.
– Ты представляешь? Инвалидом! А что потом? Что бы мы с ней делали? – мама чуть не плакала.
– Потом бы и думали, – отец перебил сурово.
Возразить было нечего. Мама замолчала. Робко она взглянула на дочь, словно ждала от нее оправдывающего слова.
– Не-на-ви-жу, – Маша произнесла раздельно.
Мамины глаза налились слезами:
– Кого? Меня?..
– Вашу Паньку.
– Да как... как ты смеешь? – голос отца сорвался в фальцет. Вскочив с места, отец замахнулся неловко.
– Сядь и прекрати сцену. – Ладонь, порезанную скальпелем, дергало надсадно.
Отец взялся за голову.
– Машенька, Машенька... – мама заплакала жалобно. Маша дернула плечом:
– Не плачь. Ты все сделала правильно. Кроме одного: эту суку надо было раньше. Просто не вызывать врача. Помнишь, ты говорила: мечтала поступить в медицинский? Ты же не знаешь: у них другая клятва – советского врача. Самая хитрая: кто ее дал, может ничего не делать...
Мама слушала потрясенно:
– Как это – не делать?
– Да так. Как этот врач. Взять и оставить на соседей. И ничего ему за это не будет. Иначе остался бы как миленький!
Она думала: «Этот, из ординаторской, сидел всю ночь. Потому что хорошо испугался».
– Мария! – отец возвысил голос. – Ты говоришь, как... нелюдь!
