* * *
Глаза открыла. Темно вокруг. Не поймешь: не то ночь, не то вечер... Все во мне перепуталось. И не различаю.
Евдокия заглядывает. «Не спишь?» – зовет. – «Тошно мне, Евдокия Тимофевна». – «Ох... – Одеяло сдвинула. – На все Божий промысел. И на тоску, и на печаль...»
На краешек села. «Разговор у меня к тебе. Уж и не знаю, с чего начать».
«Да разве ж, – говорю, – не понимаю... Трудно вам одним. И постирать, и сготовить, и по магазинам. Я уж подняться стараюсь, да слабая. Прямо все ходуном. Вы уж, – прошу, – потерпите маленько».
А она глаза вытерла и отвечает: «Бог с тобой... Кто ж тебя попрекает? Я о другом. В жизни ведь всяко может быть... Взять операции эти... Хорошо, если удачно, а случись чего, дочерь-то твоя – одна. Ни бабки родной, ни хоть отчима – перед законом...» – «Что-то не пойму», – отвечаю. «Так, – в пол смотрит, – замуж бы тебе. Вот хоть за этого, за Николая. И Зоя твоя советует. Говорит, квартиру дадут...»
«Хоро-ошая, – головой качаю, – из меня невеста... С тряпками этими подкладными. И смех и грех...» – «Я ей про дело, – рассердилась, – а она вона про что... Вторая Гликерия прямо... Господи, прости!»
«И когда ж, – голову к стене отворачиваю, – запланировали?» – «А чем скорей, тем лучше. Чего тянуть? Вон и Зоя твоя торопит». – «Да не о себе я. Николаю-то как объяснять? И не объяснишь, поди... Про немочи эти».
А сама думаю: на коленях перед ним ползала, молила о дочери... Как жить-то с этим будем, если оба помним.
«А уж это, – обещает, – на себя возьмем. Растолкуем как-нибудь. А нет – Соломона призовем: объяснит». – «Устала я. – В стену отвернулась. – Делайте, как знаете»...
Евдокия из комнаты вышла – дверь за собой притворила. Другие на кухне ждут.
– Ну как? – Ариадна замирает. – Поговорила?
– Поговорила. Только сил моих нету, чтобы всю правду ей раскрыть. Язык не повернулся. Только и сумела, что про эту женитьбу.
– А она?
– Согласная вроде.
– Ну, – Гликерия вздыхает, – и слава богу. И пусть поболеет в спокое... Шоколаду-то снова не купили. Ох, просила...
– Да какой, – Евдокия изворачивается, – больным шоколад... Кашу едва принимает. И Соломон не велел.
– Когда это? – Ариадна удивляется. – Что-то я не припомню такого...
– А как же? Сам сказал: диетическое питание.
– Ну так, – Гликерия говорит, – вон он и есть – шоколад.
– Дава-ай! – руки в боки уперла. – Вали-и на него как на мертвого. И тут Соломон, и там Соломон – яко ангел вездесущий. Без Соломона шагу не ступишь. Так и кланяешься в его сторону...
– Шоколад, – Гликерия на Ариадну поглядывает, – и сил прибавляет. Вон в войну-то – американцы... Плитки толстые, хрусткие...
– Все-е, – рукой отмахнулась, – теперь-то не собьешь тебя... Не про мужиков, так про еду хоть порадоваться... А шоколад этот – от бесов.
– Да какие бесы! Шоколад-то и в пост можно...
– А это, – отвечает, – тем, у кого что ни день, то мясо. А другим, вроде нас, и рыба – разговение.
– Болящим, – Ариадна выступает, – ни мяса, ни рыбы не возбраняется.
– Тьфу, – с места встала. – Христос-то и от хлебов отрекся... А! Делайте по-своему. Хоть все зараз спустите – и зубы на полку.
– Святые, – Ариадна говорит, – о дне завтрашнем не помышляли. Будет день, будет и пища.
– Ага, – головой крутит. – Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Святые-то на пенсии наши не жили. Вон им – то хлеба подарят, то золотой поднесут...
– Все, – Ариадна встала. – Сил моих нет безумные речи слушать. Ждите. Сейчас я.
Принесла. На стол положила. Евдокия коробочку раскрыла.
– Ох, – прямо выдохнула, – вон она – красота... Это сколько ж, например, стоить может?..
– Камни хорошие, чистые. На свадьбу мне подарены – отец сам выбирал. На старые деньги, может быть, и две тысячи...
– Ну так уж?..
– Отец, – Ариадна обижается, – во всем знал толк. Серьги эти заранее заказывал. Старинные. Гордился: царский подарок...
Евдокия на камни любуется.
– От ведь! Пожила-а ты в родительском-то доме. То в заграницу направят, то серьги алмазные поднесут. Другие-то гроши ломаные считали... А мы, – коробочку бархатную прикрыла, – у Соломона спросим. Должо?н знать. Еврей.
– Да откуда?..– Гликерия за него заступается. – Всю ведь жизнь по больницам.
– Ну, – Евдокия смягчилась, – пусть советчика найдет. Нас-то, ежели что, облапошат.
VI Отчим
Зойка, сучка драная, пристала: сходи да сходи. «И художества, – грозит, – свои брось!» Послать бы куда подальше, думаю, к богу в рай... А потом и соображаю: Зоя-то возле начальства крутится. Мирным путем надо. «Ладно, – вежливо говорю, – схожу». – «А пойдешь, – как банный лист липнет, – так не с пустыми руками. Гостинец хоть купи».
В цех вернулся, а самому тошно. Как вспомню ее, как в ногах у меня ползала, прямо хоть в петлю. Что ж я, думаю, сделал с нею, до чего довел?.. Может, и не бегала она. Бабы и сами ушлые, дознались. И гостинец еще этот... Вот чего нести? Мужику так взял бы бутылку, а бабе? Сладкого взять, что ли, пирожных каких-нибудь...
К Василию решил подойти. Он у нас мужик бывалый, опытный – трое детей.
«К Антонине, – щурится, – собрался? Долго собираешься... Четвертая неделя пошла».
Ишь, думаю, и этот недели считает...
«Сучок ведь, – говорит, – ты, Колька. Баба через тебя под нож легла, а ты – гости-инец...» – «Да чего, – злюсь, – через меня-то? Я, – говорю, – и ни при чем». – «Тьфу, – в пол плюнул. – Вон дочери у меня подрастают. Как подумаю про вас, кобелей, – так бы всех и удавил».
Мужики стоят – прислушиваются.
«Всех, – смеются, – не передавишь: уж кого-нибудь да оставь – на племя... Это, – говорят, – ты потому яришься, что сам-то девок настрогал. А сыновья бы, так по-другому ведь запел бы. Сам бы, небось, на блядки ходить учил...»
Болванку тащу и думаю: не было ж у нас. Ну, сам-то соображаю, скажу я им, положим. Дескать, ничего у нас и не было. Так и вовсе на смех подымут. Хоть бы девка была, а то – баба. Бабу, скажут, не уломал. Ладно. Я свою правду знаю. Пусть чего хотят плетут.
Смену отработал – снова Зоя прется. «Сегодня, – говорит, – не ходи. Завтра пойдешь. Заодно и двадцать рублей доставишь, материальную помощь. Только, – пальцем грозит, – гляди у меня, не пропей».
«Так я, – отвечаю, – непьющий. Разве по праздникам». «Знаем! – отмахнулась. – Жене своей будешь рассказывать. А я уж ученая... Вам волю дай... Во, – кулак вперед выставила, – где вас держать».
В общежитие к себе вернулся, а Серега, сосед, приглашает:
