Допил и отставил чашку: «Ничего… Как-нибудь. Не боги горшки обжигали…»
Кажется, этот замок называется ригельным. Слово пришло из родительского мира, в котором они не обжигали горшков, но во всем остальном были истинными богами, сотворившими свой особый мир. Он подошел к двери, повторяя странное слово, застрявшее в памяти, как будто правильное слово могло стать не знанием, а умением.
Из двух штырей, призванных входить в отверстия косяка, работал только один.
Нахмурился, собираясь с мыслями. Этот случай – самый опасный, – сама собой сложилась фраза, которую не раз слышал от отца. В ней отразился всеобъемлющий родительский опыт – в чистом виде, безо всяких расслабляющих душу примесей. Ма́ксима дачной жизни. Той ее части, где собиралось знание о замках.
Запереть на один штырь – больше не откроется. Потом только ломать, – веский голос отца звучал в памяти, словно память, перешедшая по наследству, была неотъемлемой частью дачного пространства, своего рода самостоятельной стихией, в которой его отец действовал свободно, с легкостью посрамляя физические законы бытия…
«Я не отец. Мне не справиться… – вышел и сел на скамейку. – Запереть и уехать?.. Собраться, увязать книги. До вечера уйма времени. На сборы уйдет часа полтора… Уехать и больше не возвращаться».
Сложил мгновенно вспотевшие руки. План бегства – утопия. Во-первых, придется оттаивать холодильник, досуха вытирать тряпками – иначе совсем заржавеет. Сливать бак и вычерпывать воду. Если не дочерпать, за зиму прорвет. Но главное – потом: как ему жить дальше, зная, что он не справился? Спасовал перед трудностями. И они знают об этом…
Затекшими пальцами впился в ребро скамейки, чувствуя себя мальчиком из советской книжки, которую читал и перечитывал в раннем детстве, представляя себя пионером-героем: дал слово – стой! Пока тебя не сменят.
«Господи, кто?.. Кто может меня сменить?.. – усмехнулся, понимая, что родители все равно не ответят. Абстрактные вопросы – не их стихия. – Меры. Придется принимать меры. Идти. Но – куда?..»
Из мира, где теперь пребывали родители, поступил мгновенный ответ: в ДЭК.
Борясь с подступающей тоской, вернулся в дом, надел приличную рубашку. Проверил: деньги, ключи, паспорт. Документы на дачу. Это очень важно. Вдруг они спросят: а вы, собственно, кто? Так-то каждый придет, скажет: у меня сломался замок… Тут он и предъявит: кооперативную книжку с погодовой оплатой, бланки оплаты электричества. Розовую квитанцию, удостоверяющую право собственности…
Запер дверь. Потоптался у калитки, оглядываясь напоследок: «Кажется, всё… Господи, а времянка?..»
Стоял, не зная, каким образом разрешить эту проблему, не имеющую решения: как уйти, оставив времянку незапертой? А если не уходить, кто починит замок?
Все-таки вернулся, покачал мертвый штырь, втайне надеясь, что в последний момент замок возьмет да исправится. Потоптавшись у двери, вспомнил: плитка, выдернуть вилку из розетки.
Прежде чем выйти за калитку, оглянулся на черенок, заступивший на пост: «Я ненадолго. Ничего».
Ни криков детей, ни голосов их родителей: слишком ранний час. До поворота, где поперечная улица упиралась в главную, он шел краем леса, радуясь тишине и безлюдью. В обыкновенные годы по утрам тянуло прохладой, но это лето выдалось на удивление засушливым: последние дожди выпали в июне. Кусты, высаженные вдоль заборов, обрамляющих чужие владения, покрывала густая пыль. Цветы иван-чая привяли, едва успев распуститься. Он свернул и, привычно держась обочины, обошел вымоину. В дождливый сезон на этом месте стоит глубокая лужа. Теперь лежали высохшие доски, подгнившие, будто обгрызенные со всех сторон.
Тропинка, отходившая от дороги, уводила вниз, под горку: здесь начинался кусочек нетронутого леса. Отсюда до нижнего колодца надо было идти, внимательно глядя под ноги: сплетшиеся корни сосен дыбились, выбиваясь из земли. Мощные, как змеи, посланные языческими богами.
Песчаная дорога постепенно выравнивалась. Даже в самую дождливую осень на этом отрезке пути не бывало луж. А, представь-ка, глина! – обратился к себе словами матери и ответил словами отца: – Глина – да-а-а… Вот бы не пройти, не проехать…
Миновав раскидистую сосну, дошел до ближнего забора, за которым маячила старуха.
Уголки платка, крепким узлом стянувшего затылок, опадали плюшевыми ушами. Из-под юбки – темно-синей, кримпленовой – торчали линялые треники: складками набегали на голенища, срезанные коротко и косо. Сквозь прорехи в гнилом штакетнике проглядывало образцовое хозяйство: цветник, обложенный битым кирпичом, грядки, по периметру подбитые досками.
– Доброе утро, – поравнявшись, он поздоровался, мельком оглядывая дом, покрытый сизым железом: слегка покосившийся, словно доживающий последние сроки.
Поливальный шланг, огибая пожарную бочку, давным-давно изъеденную ржавчиной, вился тощей змеей. Вода выбивалась немощной струйкой. Зажав отверстие пальцем, старуха пустила воду широким веером – над головами испуганно зашумевших цветов.
Он остановился у забора. Старуха молчала. Видимо, недослышала. Снисходя к ее немощи, он повторил приветствие в расширенном варианте:
– Доброе утро, Бог в помощь!
На этот раз она все-таки буркнула:
– Здрасьте.
– Снова плохой напор? – произнес фразу, оставшуюся в наследство от матери, и озабоченно покачал головой.
Магическая фраза сработала. Плюшевые уши дрогнули:
– Да прямо не знаешь, чего и делать! Льешь, льешь… – она заговорила охотно и энергично, комментируя свои действия во втором лице единственного числа, будто смотрела на себя со стороны. – Песок вон! Утроба несытая… И вечером лей, и утром лей… – кинув на землю шланг, стянула платок и взялась за поясницу. – Стоишь, стоишь, пока всю спину не разломит… Дождь-то когда будет? – она глянула с вызовом, будто человек, неожиданно выросший у ее забора, нес личную ответственность за осадки.
– Вы не знаете, ДЭК сегодня работает? – он поинтересовался робко.
– ДЭК-то? Да кто ж их знает. Должно, работают… Тоже на днях пойду – платить. Плотишь, плотишь, и куда наши денежки деваются? Чего они на них сделали? Все обещают. Вон, – она махнула рукой, – как покосился, так и стоит. Когда заявление-то писала? – наморщилась, пытаясь вспомнить. – В том году… Да не-ет! – поправила себя. – Какое! В позатом! В том тоже думала, да не дошла. Ихнему начальству: столб-то куда накренился. Рухнет, тогда – чего?..
– Тогда – чего? – он переспросил машинально, удивляясь старушечьей активности: надо же, пошла, подала заявление…
– Так грядки примнет и яблоню вон погубит! – она заговорила сварливым тоном. Как будто он – не случайный прохожий, а начальство, не принимающее своевременных мер.
Солнце, не видное из-за яблони, брызнуло лучами. Он вытер глаза, будто в них попали брызги.
