— А мне, Маш, между прочим, сразу не понравилось, что у твоего Саши начальница — баба! — высунулась из-за монитора Лена. — Он где-то полгода назад к ней устроился, да? Я помню, ты говорила. Я еще тогда хотела тебе сказать, да постеснялась. Он же у тебя такой… Добрый такой, вежливый, вусмерть порядочный. За такими знаешь как всякие стервятницы охотятся? Ой, я не могу прямо… Как ты мне вчера сказала, с тех пор все думаю, думаю… И как ты это все переживешь?..
— Ну, ты ж пережила как-то! — ехидно перебила Лену Таня. — Тебя ж вроде тоже, того! Год назад муж бросил! У Маши-то ситуация полегче будет, у нее детей на руках не осталось, дочь уже взрослая, самостоятельная. Так что не равняй, себя в первую очередь пожалей!
— Ага, тебя не спросили, кого мне в первую очередь жалеть, — пробурчала Лена, сощурившись и явно подыскивая слова для более достойного ответа.
Не хватало еще, чтобы они сейчас вокруг этой темы собачиться начали, и без того друг друга недолюбливают. Вон и Вероника Сергеевна насторожилась, бровь подняла. Она женщина выдержанная, терпеть не может бабских перепалок. Глянула на нее с сочувствием, будто извиняясь за Лену и Таню, произнесла тихо:
— Ты, Машенька, главное, первое время перетерпи, потом легче станет. Я ведь тоже через подобный опыт прошла, знаю, что говорю. А самое главное — не вздумай себя жалеть. Когда себя жалеешь, то и впрямь жалкой становишься. Нет, это сразу, сразу ломать надо… Если ты сейчас эту жалкую жалкость в себе не сломаешь, годами с ней внутри будешь ходить. И кончится тем, что она тебя сожрет окончательно. Как женщину сожрет, как человека, как личность. Поняла, о чем я?
— Да, Вероника Сергеевна, поняла, спасибо вам. Спасибо…
Хлюпнула носом, не удержалась-таки. Слишком уж много сочувствия было в интонации Вероники Сергеевны. Настоящего сочувствия, искреннего, без примеси злорадного любопытства. И слова хорошие, правильные. Она бы и сама что-то подобное могла сказать — при других обстоятельствах. Если бы речь шла о ком-то другом. А так… Обесценивается это замечательное сочувствие, вот что. Грех признавать, но даже оскорблением слышится. Может, потому, что его волей-неволей приходится примеривать на себя? И последняя надежда уходит, когда сочувствие звучит убийственной искренностью? В таком случае пусть уж лучше Лена с Таней любопытно злорадничают! Да, как ни странно…
— Маш, а Вероника Сергеевна правильно говорит, — преданно глянув на начальницу, быстро закивала головой Лена. — Да, надо взять себя в руки. Помнишь, как я с ума сходила, когда меня мой придурок бросил? Ходила как тень, боялась лишний раз голову поднять. Все время казалось, что на меня пальцем показывают и жалеют. А потом ничего, собралась как-то… И ты молодец, помогла мне тогда с работой… Ничего, Маш, прорвемся, не переживай! Я тоже тебе как-нибудь помогу, в долгу не останусь. Что для тебя сделать, скажи? Хочешь, вместе выходить будем куда-нибудь каждый вечер? В кино, на выставки, просто погулять?
— Ой, так и я могу с вами! — чуть подпрыгнула на стуле Таня. — А еще лучше эту проблему решать клин клином. Нет, правда, говорят, помогает в себя прийти, самооценку повысить! Но только сразу надо, от первого слезного куража… Как головой в омут.
— И где ж она этот клин будет искать, по-твоему? — парировала Тане неугомонная Лена, чуть хохотнув. — По ночным клубам в ее возрасте таскаться должна? Не смеши! Тоже, придумала выход. Сама-то пойдешь в ночной клуб, а? Пойдешь?
— Ну, я не знаю… — струсила вдруг Таня. — Почему сразу — клуб… Может, у знакомых каких приличный мужичок на примете есть?
— Ага, щас. Упакуйте, пожалуйста, и доставьте по адресу. С приличными мужичками нынче в стране напряженка, если ты не в курсе. Я бы и сама не отказалась от приличного, если на то пошло. Знать бы, где дают…
— Так можно в Инете поискать, на сайтах знакомств… — подала голос из своего угла Лилечка.
— Да ты что? — насмешливо повернулась к ней Таня. — Так это ты, значит, в Инете на того маньяка нарвалась? Помнишь, как всей бухгалтерией тебя до дома провожали? Теперь понятно, откуда ноги растут!
— Нет, нет… — испуганно замотала головой Лиля. — Он не оттуда, я с ним в клубаке познакомилась.
Таня с Леной переглянулись, усмехнулись понимающе. С молоденькой кассиршей Лилечкой вечно происходили разного рода истории. А самое главное, каким-то неведомым образом эти истории становились достоянием общественности в лице Тани и Лены, более того, они в них принимали самое деятельное участие. Да, такое образовали себе развлекалово на рабочем месте, как говорится, не отходя от кассы. Теперь она для них будет этим развлекаловом.
— Да не надо ей ничего такого, не слушай их, Маша! — прихлебывая чай, озабоченно глянула на часы Вероника Сергеевна. — Время пройдет, время все вылечит. А если какого-то движения хочешь, то можно имидж сменить, например. Говорят, помогает. Подстричься по-модному, в другой цвет перекраситься… Я, кстати, знакомого стилиста могу порекомендовать. Где-то у меня была визитка…
— А стилист мужчина или женщина, Вероник Сергевна? — задорно спросила Таня, подмигнув Лене.
— Ой, да какая разница… — вздохнула Лена, слегка раздраженная Таниным задором, — ты что, ничего не знаешь про нынешних стилистов? Телевизор не смотришь, желтую прессу не читаешь? Помолчала бы уж.
Она сидела, слушала их, страдала. Вот бы провалиться сквозь землю… Или встать и уйти. Потому что жить в этом невозможно — изо дня в день, изо дня в день. Ведь рады, даже скрыть этого не могут! И Вероника Сергеевна рада, сама же своими советами наслаждается. Да уж, зачислили ее в свой серпинтарий одиноких бабенок, причесали одной гребенкой! Противно… И впрямь уволиться, что ли?
— Девочки, все, работаем! — дала сердитую команду Вероника Сергеевна, и она вздохнула с некоторым облегчением, уткнувшись в монитор. Лучше работать, чем эти пытки коллективизма выносить. Хотя бы на пару часов замолчали, и то хорошо.
День тянулся долго, через головную боль, через комок в горле, через туманную слезную пелену, застилающую глаза. Попробуй разгляди через эту пелену то, что нужно, все же сливается в марево строк и столбцов, и мышка в руках дрожит, и курсор норовит съехать не туда, куда надо. Кое-как дотерпела до обеденного перерыва. Молча встала, ушла, провожаемая в спину теми же любопытными взглядами. Тем более Таня успела сунуть в микроволновку что-то мясное в пластиковом контейнере, и запах от разогрева пошел агрессивно съестной, раздражающий. О еде и думать-то страшно было.
Вышла в июньский зной, понесла себя в ближайший сквер, там скамеечка имелась одинокая, ее из-за кустов и деревьев не видно. Можно посидеть, расслабиться, дать, наконец, волю слезам.
Пока шла, слезы на волю выходить передумали. Села на скамью, подняла глаза, обвела взглядом кроны деревьев. Хорошо там, в вышине, там ветер дует, первый пух с тополей полетел. И нет ничего вот этого, горестного людского. Только свобода и ветер… И одиночества нет, и предательства нет, и памяти тоже нет. А здесь, внизу… Здесь жить больше не хочется. Зачем? Чтобы передвигать себя из дома на работу? Каждое утро вставать в неприкаянности, вечером засыпать в неприкаянности? И бесконечно бояться всего, что может произойти в промежутке между неприкаянностями? Нет, это не жизнь. Как угодно это можно назвать, только не жизнью.
