Затушив первую за десять с лишним лет сигарету, Франциск вернулся в комнату и включил телевизор. «На лице каждой пионерки осталась трудность немощи прежней жизни, скудность тела и красоты выражения. Но счастье детской дружбы, осуществление будущего мира в игре юности и достоинстве своей строгой свободы обозначили на детских лицах важную радость, заменившую им красоту и домашнюю упитанность». Франциск выключил телевизор и, не раздеваясь, лег спать.
Франциску снилось, что какой-то поезд сошел с рельсов. Он не понимал, какой именно и где, он видел только огромное количество накрытых белыми простынями тел. Во сне Франциск понимал, что проезжает место трагедии в машине отца, но отца не видел. Затем Циск оказался на балконе в квартире своей матери. На площади перед Ботаническим садом государство готовило торжественные похороны. Франциск смотрел на ряды ровно выстроенных гробов, и вдруг сотни гробов начали падать с неба. Они падали на асфальт, но не разбивались. Гробы почему-то скользили, катились и разбивались о дом Франциска, прямо под его ногами. Когда гробовой ливень закончился, на площади почему-то появились клоуны, похожие на тех, что зазывали детей в известную закусочную. Франциск смотрел на них и думал: «Господи, какой же он идиот, что даже на похороны позвал клоунов».
* * *
Кома забывалась. Циск разучивал новую партию: «Счастливый гражданин маленькой страны». По мнению соседей, его жизнь налаживалась. Вмиг. Слишком просто, будто река в русло. Все могло быть гораздо сложнее, многие годами не могли найти нормальную работу, а он, благодаря своей болезни, которую теперь бесцеремонно эксплуатировал, с легкостью нашел приличную должность. О таких условиях и деньгах можно было только мечтать. Воспользовавшись списком знакомых, который бабушка приложила к письму, Франциск быстро нашел работу. Продавца. На строительном рынке. Мир красок, плинтусов и лаков, галактика натяжных потолков и полов всех мастей. Каждый день Франциск открывал маленький магазин, чтобы, заняв свое место среди смесителей, раковин и унитазов, бороться со сном. Франциску вменялось продавать сантехнику. Всем и вся. С девяти утра до шести вечера. Нельзя сказать, что Циск когда-нибудь мечтал о подобной работе, но, учитывая отсутствие образования и перспектив, следовало радоваться. Так говорили отчим и мать. В унисон. Едва ли не каждый день Франциску приходилось отвечать на вопросы: «А как говно будет туда падать?», «А этот ваш толчок хорошо смывает?», «А он из фаянса или из фарфора?».
Мама настаивала на том, что Франциск получил великолепную работу.
— Скажи спасибо! В стране нет работы! Люди годами ищут место — а тебе пошли навстречу! Люди не могут платить за квартиру, а у тебя еще на мелочи будет оставаться!
— Я смотрел новости, там сказали, что в стране вообще нет безработицы, что все страны вокруг нам завидуют, а у германтов, так у тех вообще наркомания!
— Франциск, почему ты хамишь мне?
— Я просто рассказываю то, что видел. Ты говоришь о каком-то кризисе, а по телевизору говорят, что все прекрасно, что лучшего места на земле вообще нет!
— Значит, так и есть! Работай и наслаждайся! Нечего нос задирать! Кто ты такой, чтобы быть недовольным? Радуйся!
И Циск радовался, время от времени предлагая успешным соотечественникам приобрести биде.
— Я что, по-твоему, черножопый? Зачем оно мне?
— Тут дело не столько в религии, сколько в гигиене.
— Ничего! Сорок лет как-то руками подтирал очко — и дальше справлюсь!
— Я нисколько в этом не сомневался, просто…
— То-то же! Нахрена мне это говно?
— Биде. Эта вещь называется биде.
— Да мне похуй!
— В этом я тоже не сомневался. Будем оформлять унитаз?
— Да, пошли, а то мне еще сегодня в церковь надо заехать.
Каждые выходные Циск ездил на кладбище. Сев на маленькую скамейку, которую он сам смастерил, Циск рассказывал бабушке о том, что на этой неделе продал угловую ванную и один, со сколом, подвесной унитаз. Франциску не хотелось возвращаться домой, поэтому он долго и старательно пересказывал бабушке все последние новости:
— Все сейчас только и делают, что говорят о нашумевшей истории с девочкой, которую похитили ее приемные родители. Она жила здесь в детском доме, а летом, как и я, ездила в семью к германтам. Все это продолжалось около пяти лет, но в последний приезд, когда подошло время возвращаться в детский дом, она сказала, что не хочет никуда возвращаться, что здесь ее насилуют и постоянно издеваются. Понятное дело, семья решила не отпускать ее. Налицо похищение. Они спрятали девочку в монастыре. Детский дом послал запрос, и через двадцать дней полиция нашла девочку и специальным рейсом доставила обратно. Сюда. В рай. В детский дом. К чему ей жить в нормальной стране с любящими родителями, если можно кашу геркулесовую наворачивать за счет государства? Вот еще, мы будем нарушать демографическую ситуацию в стране! От нас и так все уезжают! Хоть девочку удержим — пока несовершеннолетняя. Ну вот. Девочку вернули, а германтов приговорили к тюремному заключению. Причем приговорили не только родителей, но и священника, который помогал укрывать девочку. Уже через месяц девочку отдали в нашу приемную семью. Кстати, незадолго до того, как удочерить девочку, новая семья сообщила, что не готова взять ее, мол, некуда, да и желания особого нет, но, видимо, вмешался кто-то влиятельный, и их заставили. Вот в такой семье она теперь живет!
Пересказав бабушке историю зловещего похищения и чудесного удочерения, Франциск возвращался к сантехнике. Внук рассказывал бабушке о преимуществах акрила над санфаянсом. Когда сторож делал последнее предупреждение, Франциск гладил памятник и уходил.
Чтобы приходить домой как можно позже, Франциск выбирал самый длинный из возможных маршрутов. Автобус. Метро. Пересадка. Линия, другая. Каждое воскресенье после кладбища Франциск заезжал в большой супермаркет, чтобы купить продукты на неделю вперед. Циск мог часами разглядывать товары, которых не было в его детстве. Рассматривая сыр, Франциск вспоминал, что в стране его детства, в той самой стране, которая входила в состав огромного государства, в сыре были синие резиновые циферки, и поиски и выковыривание этих самых цифр доставляло гораздо больше удовольствия, чем употребление оного. Франциск вспоминал, что в его детстве консервы стояли точно так же, пирамидами, но хлеб, конечно, никто не заворачивал в пластик, потому в те времена он еще бывал свежим. Зато теперь были йогурты и соки, не такие, как у германтов, но все же. Франциск вспоминал, как когда-то вместе с мамой ездил на футбольный стадион, вокруг которого располагался вещевой рынок. Долгие годы жители столицы одевались преимущественно здесь, но Франциска совсем не интересовала одежда. Он тащил маму к тому месту, где женщина с красным от мороза лицом продавала пирожки с картошкой, жаренные во фритюре. За этими пирожками люди съезжались со всех концов города, и, стоя перед прилавком, Франциск не мог поверить, что вспомнил тот прекрасный, еще до комы забытый вкус…
