Она говорила, что при этих звуках вспоминает своего бедного покойного отца (бедняга был проглочен акулой во время купанья у берегов Новой Гвинеи, – что общего между акулой и волынкой, она не могла объяснить).
Тогда моему приятелю отвели сарайчик в конце сада за четверть мили от дома и заставили его таскать туда волынку всякий раз, как он брался за свои упражнения. Но случалось, что ничего не подозревавший гость, которого забыли посвятить в это дело и заранее предостеречь, выходил на прогулку в сад без всякой подготовки, и внезапно до его слуха доносились звуки волынки. Если это был человек сильный духом – дело ограничивалось обмороком, но люди с заурядным интеллектом, как правило, сходили с ума.
Нельзя не признать, что первые шаги любителя игры на волынке мучительны до крайности. Я понял это, когда услышал игру моего юного друга. По-видимому, волынка необычайно трудный инструмент. С самого начала приходится запасаться воздухом на всю мелодию сразу, – во всяком случае, наблюдая за Джефферсоном, я пришел к такому заключению.
Начинал он блистательно: душераздирающей, воинственной нотой, от которой слушатель вскакивал, как ошпаренный. Но вскоре музыкант переходил на пиано, потом на пианиссимо, а последние такты мелодии уже тонули в сплошном бульканий и шипении.
Завидное нужно здоровье, чтобы играть на волынке!
Юный Джефферсон сумел выучить только одну мелодию, но я никогда и ни от кого не слышал жалоб на бедность его репертуара – боже упаси! Это была, по его словам, мелодия: «То Кембеллы идут, ура, ура!» – хотя его отец уверял, что это «Колокольчики Шотландии». Что это было в действительности, никто не знал, но все соглашались, что в мелодии есть нечто шотландское.
Гостям разрешалось отгадывать трижды, но почему-то они всегда попадали пальцем в небо…
После ужина Гаррис стал невыносим; видимо, рагу повредило ему, – он не привык к роскошной жизни. Поэтому мы с Джорджем решили оставить его в лодке и побродить по Хенли. Гаррис сказал, что выпьет стакан виски, выкурит трубку и приготовит все для ночлега. Мы условились, что покричим, когда вернемся, а он подведет лодку к берегу и заберет нас.
– Только не вздумай уснуть, старина, – сказали мы на прощанье.
– Можете не волноваться: пока это рагу во мне, я не усну, – буркнул он, направляя лодку к острову.
В Хенли царило оживление: шла подготовка к гребным гонкам. Мы встретили кучу знакомых, и в их приятном обществе время пролетело незаметно… Только в одиннадцать часов мы собрались в обратный путь. Нам предстояло пройти четыре мили до «дома», – так к этому времени мы стали называть наше суденышко.
Стояла унылая холодная ночь, моросил дождь, и пока мы тащились по темным, молчаливым полям, тихонько переговариваясь и совещаясь, не заблудились ли мы, воображение рисовало нам уютную лодочку и яркий свет, пробивающийся сквозь плотно натянутый брезент, и Гарриса, и Монморанси, и виски, и нам ужасно хотелось дойти поскорее.
Нам представлялось, как мы влезаем внутрь, усталые и проголодавшиеся, и как наша удобная, теплая, приветливая лодка, подобно гигантскому светляку, сверкает на угрюмой реке под скрытыми во мраке деревьями. Мы видели себя за ужином, поглощающими холодное мясо и передающими друг другу ломти хлеба, мы слышали бодрое звяканье ножей и веселые голоса, которые, заполнив наше жилище, вырываются наружу, в ночную тьму. И нам не терпелось превратить эти видения в действительность.
Наконец мы выбрались на бечевник. Мы были совершенно счастливы, потому что до того не представляли себе, идем мы к реке или от реки, а когда человек голоден и хочет спать, такая неуверенность ему как нож в сердце. Пробило четверть двенадцатого, когда мы миновали Шиплейк, и тут Джордж задумчиво спросил:
– Кстати, ты случайно не помнишь, что это был за остров?
– Н-нет, – ответил я, также впадая в задумчивость, – не помню. А сколько их было вообще?
– Только четыре, – утешил меня Джордж. – Если Гаррис не уснул, все будет в порядке.
– А если уснул? – ужаснулся я. Впрочем, мы тут же отвергли это недостойное предположение.
Поравнявшись с первым островом, мы закричали, но ответа не последовало; тогда мы пошли ко второму и повторили попытку с тем же результатом.
– Ох, я вспомнил! – воскликнул Джордж. – Наша стоянка – у третьего острова.
Мы преисполнились надежды, помчались к третьему острову и заорали.
Никакого ответа!
Дело принимало серьезный оборот. Было уже далеко за полночь. Гостиницы в Шиплейке и Хенли переполнены, а ломиться среди ночи в дома и коттеджи с вопросом, не сдадут ли нам комнату, было бы нелепо, Джордж выдвинул предложение вернуться в Хенли, поколотить полисмена и заручиться, таким образом, местами в каталажке. Но тут возникло сомнение: «А если он не захочет забрать нас и просто даст сдачи?» Не могли же мы всю ночь воевать с полисменами? Кроме того, тут была опасность пересолить и сесть за решетку месяцев на шесть.
В полном отчаянии мы побрели сквозь мрак туда, где, как нам казалось, находится четвертый остров. Но все было бесполезно. Дождь полил сильнее и, видимо, не собирался перестать. Мы вымокли до костей, продрогли и пали духом. Мы начали гадать, было ли там всего четыре острова или больше и вышли ли мы действительно к этим островам или куда-нибудь за целую милю от них, или, наконец, вообще забрели невесть куда? В темноте все выглядит так странно и непривычно! Мы начали понимать ужас маленьких детей, покинутых в лесу.
И вот, когда мы уже потеряли всякую надежду… да, я знаю, что во всех романах и повестях самые захватывающие события совершаются именно в этот момент, но у меня нет другого выхода. Начиная писать эту книгу, я решил строго придерживаться истины, и я намерен не отступать от этого правила, даже если некоторые выражения покажутся избитыми.
Итак, я вынужден сказать, что это случилось в тот момент, когда мы потеряли всякую надежду. Как раз когда мы потеряли всякую надежду, я внезапно заметил странный, таинственный свет, мерцавший откуда-то снизу, сквозь деревья на противоположном берегу. Свет был такой слабый и призрачный, что сперва я подумал о привидениях. Но уже в следующий миг меня осенила мысль, что это наша лодка, и я заорал так, что сама ночь, вероятно, вздрогнула на своем ложе.
С минуту мы подождали, затаив дыхание, и вот – о, божественная музыка во мраке! – до нас донесся ответный лай Монморанси. Мы подняли дикий рев, от которого проснулся бы и мертвый (кстати, я никогда не мог понять, почему люди не употребляют этот способ для оживления утопленников), и через час, как нам показалось, а на самом деле минут через пять, мы увидели освещенную лодку, медленно плывущую к нам, и услышали сонный голос Гарриса, спрашивающий, где мы.
В поведении Гарриса было что-то неуловимо странное, что-то непохожее на обыкновенную усталость. Он подвел лодку к берегу в таком месте, где мы никак не могли до нее добраться, и тут же уснул. Потребовалась чудовищная порция воплей и проклятий, чтобы снова разбудить его и вправить ему мозги. Однако в конце концов нам это удалось и мы благополучно взобрались на борт.
