Книга Дорога. Записки из молескина, страница 12. Автор книги Марианна Гончарова

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Дорога. Записки из молескина»

Cтраница 12

– Гвидо, ну ты что? Чего ж проще, – сказал ему голос, – представь, если бы у монахов не было имен, как бы ты называл своих братьев? Брат с карими глазами, брат с черной бородой, брат с курносым носом… и так далее? Да? Так что послушай меня, Гвидо, – дай-ка ты имя каждому звуку, да и все.

– Оооой, спасибо… – пал ниц монах.

– Та ладно, не за что, – ответил голос и замолк.

(Кто-то серьезный и насупленный, который считает себя истинно верующим и воцерковленным, обязательно попеняет мне, что святые, а тем более Сам так никогда не разговаривают. А я им отвечу, а вы слышали? Слышали, как они разговаривают? Разве только в кино, где с небес звучит бас, подправленный эхом из синтезатора хмельного звукорежиссера. Да знаете ли вы, что они потому и святые, и всепрощающие и милосердные, что говорят с каждым так, чтобы их поняли, чтобы их услышали. Разговаривают. А иногда и поют…)

Короче, этот Гвидо Аретинский действительно так и сделал. Он выбрал один из многочисленных монастырских гимнов, где каждая строка на тон выше предыдущей, и каждому звуку дал имя по первому слогу


UTqueant laxis (чтобы слуги твои)

REsonare fibris (голосами своими)

MIra gestorum (смогли воспеть)

FAmuli tuorum (чудные деяния твои),

SOLve polluti (очисти грех)

LAbii reatum (с наших опороченных уст)…

И последняя строчка – я прочла и подскочила как ошпаренная:


Sancte Ioannes.

Что означало – святой Иоанн.

Начертил мой Гвидо четыре линеечки, нарисовал точечками и подписал все эти ноты (что означало на латинском «знаки»). И дело обучения монахов пению пошло быстрей. И уже потом, через четыре или даже пять столетий неудобный первый слог UT заменили на DO, от слова Dominus, что означает Господь.

Но ведь я здесь пишу не о нотах и не о Гвидо из маленького итальянского города. Хотя так он мне стал мил, этот Гвидо, так часто я стала о нем думать, тепло, с симпатией, какой он умница, этот парень, – невысокий, полноватый, с тонзуркой на макушке, в полинявшей, выцветшей на солнце, под ливнями и снегами рясе, подпоясанной свитым из старых веревок канатиком, и представлять, как он, ерзая от радости на холодной каменной монастырской лавке, рисует перышком лесенку нот.

До чего же восхитительные сюрпризы, подсказки и совпадения преподносит мне жизнь!

И тогда, в номере отеля, до меня наконец дошло – что имела в виду Ольга Кобылянская (а может быть, я сама это увидела, ведь недаром же говорят, чем талантливей текст, тем больше смыслов можно в нем увидеть). Лирник-то этот, печально и негромко певший о том, что такое правда и что обязательно надо ее искать, старик, которого услышал по-настоящему только ребенок, – это и был святой Иоанн. Это и был он. И кто смог, кто захотел, тот его и услышал, кто жаждал, тот его и увидел. Кто мечтал, тот его и понял. Кто спрашивал, тот и услышал ответ.

Вечером поздно, одна в моем номере отеля, сидя на широком подоконнике, наблюдая ночную зимнюю заснеженную уставшую Москву, я тихо пела: «До, ре, ми, фа, соль, ля, си, дооооо…» – что практически означало: «Чтобы слуги твои голосами своими смогли воспеть чудные деяния твои. Очисти грех с наших опороченных уст, святой Иоанн»…

Феличита

Встретились в Москве с сестрой Таней. С ней и ее дочкой – моей племянницей – мы пошли поужинать в ресторанчик. Не помню, что мы там ели, но приносили нам быстро, на тарелках было много и аппетитно. Правда, запомнилось другое.

Во-первых, девушки все были хотя и кавказские, но при этом крашеные блондинки, невероятно, не по-столичному, а по-домашнему радушные, приветливые и милые. И они не передвигались, не ходили, не плыли – они бегали, носились и летали. И без конца лучезарно улыбались. И ловили наши взгляды. И по первому вопросительному или растерянному движению глаз бежали спрашивать, что надо.

В центре восседал перед синтезатором музыкант с черными мечтательными глазами, немного скучающий и немного утомленный, каким и должен быть ресторанный музыкант. Я бы не обратила на него внимания, ну, докучал бы он какое-то время громким пением, ну, мы поели бы и ушли, так нет же. Все было как я люблю! Пел он, наоборот, совсем негромко, пел – как он думал, или как он хотел бы – на английском, на французском и, конечно, на итальянском.

Благодаря именно ему я упросила своих девочек остаться и заказать еще что-нибудь и послушать этого симпатичного волоокого афериста. Почему афериста? А вот…

Ну, например, исполнял он «Yesterday». И пел примерно вот так:


Йестэдээээй оотаб сиса азэй

Эйзеэмэленэ эмэмэй

Оу, ай биы ы йестедей

(Так мои дети, когда маленькими были, пели перед зеркалом со щеткой вместо микрофона в руке.)

Милый какой он был, какой же милый… Меджид его звали. Я немедленно поинтересовалась. И пел он эти песни таким негромким голосом и с таким оторопелым лицом. А за дальним угловым столиком расположился один дяденька, с конторским журналом и старыми раритетными бухгалтерскими счетами, сидел, пил чай, такой толстый, и ножки висят под столом, до пола не достают, в шапке и пиджаке сером. Он делал вид, что работает. Но ничего он не работал, не считал на своих счетах, а слушал и кивал головой в такт музыке и плакал. И все официантки подходили к нему, и заглядывали в лицо, и почтительно что-то спрашивали. И он отмахивался бессильно пухлой ручкой: «Уйди, женщина, ничего не понимаешь».

Я со своим неуемным любопытством, конечно, выспросила у одной из девушек, а кто это там сидит и плачет над чайником с зеленым чаем: слезы же текут по его круглому лицу, и он вытирает их белой матерчатой салфеткой, а они опять текут непроизвольно. В чем дело с этим человеком? И девочка ответила, что это хозяин ресторана Азис. По-русски если перевести – Азис Керимович. А певец Меджид – это его троюродный племянник, Азиса Керимовича.

– И почему он так расстраивается, когда племянник поет? – поинтересовалась я, хотя тоже бы расстроилась, если бы мои дети так ужасно артикулировали иностранные тексты песен: «Феличита! Эм-най-най-най-ры, эм-лай-лай-лай-ры, феличита!»

– Зачем расстраивается, дорогая? – мягко возразила девушка. – Он совсем – нэээт, а наоборот, о-чинь ему нравится, о-чинь! – как его троюродный племянник Меджид играет и поет всемирно известные популярные заграничные песни.

Он, этот Азис Керимович, сидит и думает, наверное, что вот, мальчик из глухого дагестанского аула, где воруют людей для выкупа, где не знают даже, что такое пианино, не говоря уже об электронном синтезаторе, где даже и не предполагают, что в мире есть какие-то другие языки, кроме дагестанского, такой мальчик, его троюродный племянник Меджид научился – сам! – играть на этой сложной музыкальной штуке и петь песни людей с других берегов на их иноземных языках. Такой талантливый этот Меджид, совсем как этот ихний заграничный композитор, которого вчера в кино показывали, Моцарт! Вот, Моцарт почти… Выступает мальчик перед людьми сейчас в центре Москвы и поет песню на французском языке: «Томбэ ля нэжэ, тэне-най-най пасы суаааар…»

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация