«Неужели не помнит вчерашнее? – изумился Митя и невольно снова принялся гадать: – А может, он меня провоцировал на драку? Для бериевской конторы очень даже выгодно, чтобы я, человек Проскурова, так подставился. Черт их знает».
– Горяченького было бы неплохо, – ответил он и дружески подмигнул Степану: – Тебе как спалось, старик?
– Нормально. А что?
– Так, ничего. – Митя поманил его пальцем, прошептал: – Ты во сне разговариваешь.
– Да? – Степан равнодушно зевнул. – Вот уж не знал. И о чем же я разговаривал, интересно?
– Интересно, – кивнул Митя, – очень даже. Только не о чем, а о ком.
Митя скрылся за дверкой умывальника, умылся, почистил зубы. Когда вода перестала журчать, послышалась возня. Отодвинув дверку, он чуть не столкнулся лбом со Степаном.
– О циркачке, что ли? Или о летчице?
– Если бы! – Митя вытер лицо. – О бабах ты днем болтаешь, а ночью…
– Ну, что ночью? Слышь, старик, не темни.
Митя натянул нижнюю фуфайку, потом надел рубашку, повернулся к Степану и прошептал:
– Такое нес, у меня прямо мороз по коже.
Зеленые глаза опять выкатились из орбит, но на этот раз в них вместо злобы мерцала тревога.
– Что же такое я нес? – спросил он, кривя губы.
Митя вздохнул и помотал головой:
– Нет, старик, извини, не могу, язык не поворачивается.
– Ну, ты хотя бы это, приблизительно. Имена, что ли, какие называл?
– Только одно имя, зато много раз.
– Какое?
– Товарища Сталина, – прошептал Митя почти беззвучно и тоже выпучил глаза.
– Ну, ясно, – Степан облегченно вздохнул, – это ж святое имя. Вот в царское время в Бога верили, молились ему, а теперь каждый советский человек товарищу Сталину молится.
– Мг-м. Только молитва твоя очень уж своеобразная. Слова в ней в основном матерные.
– Это как это?
– А вот так. Материл ты товарища Сталина как бешеный, с нечеловеческой ненавистью. Убить грозился.
Митя опять отвернулся, стал застегивать рубашку и услышал сиплый приглушенный крик:
– Врешь! Не было этого!
– Да такое вообще придумать невозможно. – Митя натянул джемпер и сел шнуровать ботинки. – Вот уж точно, в кошмарном сне не приснится.
Степан молчал, сопел, наконец спросил:
– Слышь, старик, только сегодня ночью? Или раньше тоже?
– Каждую ночь. Каждую, понимаешь? Сначала я ушам своим не поверил, решил – померещилось. Вроде нормальный парень, свой в доску. А потом опять. Матом о товарище Сталине, да еще с угрозами. Жуть. Сегодня особенно громко. Между прочим, стенки тут тонкие.
Лицо Степана стало серым, пряди на лбу слиплись от пота, нижняя губа оттопырилась и мелко тряслась.
– А кто там, за стенкой? – прошептал он.
– Киномеханик и пианист. У музыкантов знаешь какой слух? По голосу любого отличат.
На платформу в Иркутске вышел совершенно другой Степан. Спина согнулась, голова вжалась, глаза бегали. В автобусе он забился на заднее сиденье, молча пялился в темное окно. А к Мите подсел Даме, стал делиться впечатлениями о книжке:
– Очень редкое и удачное сочетание. Просто о сложных вещах. Увлекательно и познавательно. Мне казалось, я все забыл, а стал читать – и сразу вспомнил.
Автобус так прыгал, что говорить было почти невозможно. Митя попытался, но едва не прикусил язык. А Даме умудрялся болтать, сначала по-немецки, потом вдруг выдал по-русски:
– «Рытвины, ямы, ухабы, все, что в России зовется шоссе». Это Вяземский, был у вас такой поэт в прошлом веке. – Он помолчал и добавил с усмешкой: – Поэта нет, а шоссе все те же.
Митя равнодушно пожал плечами. Внутри екнуло.
«Профессионал. Остальные так, мелкие сошки, а этот шпионище будь здоров. Специально Россию изучал, Вяземского знает. Что же он ко мне привязался? И даже не маскируется, будто нарочно всем своим видом показывает: я шпион-профессионал!»
Но, несмотря на тревогу и подозрения, Митя вынужден был признать, что общаться с Даме куда приятней, чем со Степаном. Как такое может быть? Ведь Степан хоть и сволочь, и стукач, но свой. А Даме безусловно враг.
Наконец автобус остановился возле здания с колоннами. На фасаде сияли электрические буквы «Гостиница “Центральная”».
Гостиница была новенькая, недавно отстроенная и совершенно пустая. Митя, разумеется, оказался в одном номере со Степаном. Сразу после завтрака, на том же автобусе, поехали на авиазавод имени Сталина.
С кадрами там было получше, чем в Новосибирске, главный инженер выглядел вполне солидно и даже владел немецким. Скоростные двухмоторные бомбардировщики, сконструированные бюро Туполева, производили сильное впечатление, не то что маленькие жалкие «Ишачки». Немцы не усмехались, не обменивались шуточками, но и особенного интереса не проявили.
Митя едва дождался вечера. Когда автобус привез группу назад, в гостиницу, он не стал подниматься в номер. Зашел в буфет, купил бутербродов с колбасой и сыром, три плитки шоколада, банку паюсной икры, запихнул все в портфель, покрутился немного в фойе и незаметно выскользнул на улицу.
* * *
Теория ПВХО была наконец сдана, но предстояло сдать еще и практическую часть. Маша тянула до последнего и попала в группу отстающих, которую гоняли беспощадно.
Занятия проходили в одном из репетиционных залов. В противогазе приходилось маршировать, ползать, бегать, передвигаться на корточках «гусиным шагом», таскать на носилках пострадавших.
Не хватало воздуха, тошнило. Сквозь исцарапанные плексигласовые окошки все выглядело зыбким, тусклым, словно карандашный набросок. Хотелось поскорей содрать с себя вонючую резину. Если бы не противогазы, для танцовщиков эта беготня стала бы просто забавой. Оперным было тяжелей. Но больше всего доставалось пожилым тетенькам из профкома, билетершам, костюмершам и работникам буфета.
Инструктор свистел в свисток. Все по очереди проползали под стульями, по лабиринту между ножками. Пожилая полная билетерша застряла. Неуклюжая фигура в синих шароварах беспомощно ворочалась под стульями. Другие фигуры с одинаковыми резиновыми головами, тусклыми кружками плексигласовых глаз и толстыми рифлеными хоботами молча ждали. Маша вдруг заметила, что стулья над билетершей ритмично подпрыгивают, белые кисти рук шлепают по паркету, как ласты тюленя. Не раздумывая, она бросилась к лабиринту.
Свисток инструктора заливался. Маша отшвырнула ногой стулья, упала на колени, стянула противогаз с головы женщины, увидела выпученные, налитые кровью глаза, распахнутый беззубый рот, нащупала дрожащими пальцами шейную артерию и закричала: «Помогите!»
Сквозь противогаз крик звучал как слабое мычание. Инструктор продолжал дуть в свой свисток. Подбежали две фигуры с хоботами. Маша переложила на чьи-то потные ладони тяжелую, прыгающую голову билетерши, содрала свой противогаз. В нос ударил острый запах. Сатиновые шаровары билетерши были мокрыми.
