– Послушайте, профессор Мейтнер. – Ося отложил блокнот. – А ведь есть определенная логика в том, что расщепление ядра урана открыл все-таки не Ферми в фашистской Италии и не Ган в нацистской Германии, а именно вы – в нейтральной Швеции.
– Хотите сказать, написав об открытии Гану, я сдвинула гармонию мира? – Лиза вскинула глаза.
В них мелькнул испуг и тут же спрятался за снисходительной усмешкой.
– Нет. – Ося смутился. – Вы, конечно, не могли поступить иначе. Вы проработали с Ганом многие годы…
– К тому же опыты ставил он с доктором Штрассманом, а я только объяснила. Конечно, я не могла поступить иначе. Старая дружба, научная этика… – Она помолчала и пробормотала чуть слышно: – Зато теперь им есть чем заняться, чтобы не угодить на фронт. Энергия «вриль».
– Что? – переспросил Ося.
– Это из фантастического романа английского писателя девятнадцатого века Бульвара Литтона, – объяснила она, – роман называется «Грядущая раса». Сверхлюди владеют таинственной сверхэнергией, дарующей грандиозные победы. В Германии понятие «вриль» введено в научный оборот. Нацисты презирают науку и помешаны на мистике. Я вот думаю, как вообще удалось выбить у этих невежд деньги на ядерные исследования? Вряд ли кто-то в состоянии объяснить Гитлеру или Гиммлеру, что такое деление ядра урана. «Вриль» – совсем другое дело.
– Так или иначе, деньги получены, исследования идут, – жестко заметил Ося, – половина мирового запаса урана в руках немцев.
Лиза молчала, задумчиво разглядывая свой бриллиант.
– В урановом проекте заняты десятки научно-исследовательских институтов на территории рейха, – продолжал Ося, – сотни дипломированных ученых. По-вашему, они все убеждены, что исследуют магическую энергию «вриль»? Где же нам взять психиатра, который сделает объективное заключение об их душевном здоровье?
Она вздохнула, грустно усмехнулась.
– Когда началась Первая мировая, Эйнштейн сказал, что у Европы ампутировали головной мозг. Что, в таком случае, ампутировали сейчас, если мозга давно нет?
– Ох, профессор Мейтнер. – Ося поймал ее ускользающий взгляд. – Если ваши уважаемые коллеги, у которых мозг в полном порядке, преуспеют, ампутировать вообще будет нечего. Все состоит из атомов, и все может рассыпаться на атомы, то есть на символы, но они уже ничего не будут значить, поскольку некому будет думать о них. А ведь вы еще тогда, в Рождество тридцать восьмого, сидя в лесу на поваленном дереве, подсчитали мощь ядерного удара. И так доверчиво изложили все в письме Гану.
– На поваленном дереве, – повторила она и вздохнула, – даже это вам известно.
– Могу рассказать многие другие подробности.
– В таком случае пятнадцать доводов Бора, доказывающих невозможность создания ядерного оружия в ближайшие десятилетия, вам тоже должны быть знакомы.
– Да, я читал их. Они выглядят убедительно для госдепа США и парламента Великобритании. А вашим уважаемым коллегам на них наплевать. Завтра кто-то из далемских затворников найдет способ разделения изотопов, и все доводы Бора полетят к черту, вместе с европейской цивилизацией, у которой ампутировали мозг. Скажите честно, вы полностью исключаете такую вероятность?
– Вопрос бессмысленный. Физическая вселенная существует как набор вероятностей. – Она нервно хрустнула пальцами. – В науке вообще все случайно. Вот ваш любимый уран. Чистый уран – металл серебристо-белого цвета, был получен и описан в тысяча восемьсот сорок втором. Новый элемент не обладал никакими замечательными свойствами и не привлекал внимания еще пятьдесят четыре года.
Ося вздохнул. «Да, Тибо прав, она постоянно ускользает, уводит разговор в сторону. Ей удобней и приятней болтать на общенаучные темы, размышлять, философствовать. У нее так мозги устроены».
– В тысяча восемьсот девяносто шестом Беккерель, исследуя люминесценцию и рентгеновские лучи, совершенно случайно сунул в темный шкаф черный бумажный пакетик с урановой солью, – продолжала Лиза, – и надо же такому случиться, что пакетик оказался на фотопластинке, упакованной в черную бумагу. Через несколько дней Беккерель проявил фотопластинку и увидел на ней четкое изображение куска соли. Так была открыта радиоактивность урана. Что это – случайность или предустановленная гармония, о которой писал Лейбниц, решать не мне и не вам.
«Наука не только ее страсть, но и убежище, – догадался Ося, – чуть занервничала и сразу успокоилась, будто лекцию читает. Ладно, милая Лиза, все это очень интересно, однако вернемся к далемским затворникам».
– Профессор Мейтнер, а ведь точно так же, случайно или по закону Лейбница, завтра может быть найден способ разделения изотопов урана. Они все об этом думают, ищут, работают. Гейзенберг, Вайцзеккер, Ган, Брахт…
Ося смотрел ей в глаза и замолчал, заметив, как дрогнули ее ресницы. На бледных щеках появился легкий румянец. Пальцы занялись кольцом.
Именно в этот, самый неподходящий момент явился официант, поменял пепельницы, принялся неспешно собирать посуду, положил на стол плоскую деревянную шкатулку со счетом. Лиза побледнела, отвернулась, сняла кольцо, сжала в кулаке, потом опять надела. Едва дождавшись, когда официант удалится, Ося повторил:
– Гейзенберг, Вайцзеккер, Ган, Брахт.
Лиза прикрыла кольцо ладонью, словно хотела спрятать, защитить сверкающий камень, и произнесла, обращаясь скорее к воробьям за стеклом, чем к Осе:
– Вернер в этом не участвует.
– Вы имеете в виду Гейзенберга?
– Нет. Я имею в виду Вернера Брахта. Область его исследований далека от ядерной физики.
«Неужели кольцо от Брахта? – вдруг подумал Ося. – Покраснела, разволновалась. Тибо говорил, у нее нет никакой личной жизни, она предана одной лишь физике, а если кого и любит, то поганца Гана. Расхожий миф… Расхожая чушь, как все мифы. А ведь он, кажется, вдовец…»
– Да, знаю, Брахт – радиофизик, занимается излучениями, – спокойно кивнул Ося, – но и Гейзенберг, и Вайцзеккер изначально работали в других областях. Квантовая теория…
– Неважно! – перебила Лиза. – Главное, что Вернер Брахт уволился из института, порвал все связи, так же как Макс фон Лауэ. Эти двое отказались обслуживать режим. Нечто вроде внутренней эмиграции. По крайней мере, за них я могу поручиться. – Она передернула плечами, взглянула на часы, потом на Осю. – Простите, мне пора. Сколько я вам должна за обед?
– Нисколько. – Ося открыл шкатулку, взглянул на счет.
– Благодарю вас, мистер Касли. – Она резко поднялась, грохнув стулом, протянула ему руку. – Было приятно познакомиться.
– Подождите минуту, профессор Мейтнер. – Ося удержал ее кисть. – Пожалуйста, не уходите, сейчас расплачусь и провожу вас.
– Нет-нет, простите, очень спешу.
Осе пришлось отпустить ее руку, чтобы достать деньги. Лиза быстро пошла к выходу. Он шлепнул на стол крупную купюру, вылез из-за стола, побежал за ней.
