– Дорогуша, как у тебя дела? Много ошибок поймала?
Голос Вернера прозвучал прямо у нее за спиной. Старик подошел бесшумно в своих мягких войлочных сапогах.
– Так быстро невозможно. – Эмма облизнула пересохшие губы. – К тому же я не нашла, где вы записывали показания.
– Да вот они, прямо перед тобой. – Он ткнул пальцем в угол стола.
Рядом с пустой чернильницей валялась мятая промокашка. Кривые колонки цифр были написаны простым карандашом, кое-как. В нескольких местах грифель порвал мягкую бумагу.
– Вернер, ну куда это годится? – Эмма вздохнула. – Надо все переписать аккуратно, так невозможно работать.
– Да, да, ты права, я хотел сегодня утром, но эта чертова лампа. – Он опять зевнул. – Подозреваю, что гальванометр барахлит.
– Конечно, когда работаешь на таком старье, все барахлит. В институте у вас были отличная лаборатория, новейшее оборудование, ассистенты, лаборанты, техники.
– Дорогуша, – Вернер подмигнул, – ты всерьез думаешь, что результаты в науке зависят от качества приборов и количества подручных лоботрясов?
Эмма пожала плечами.
– При чем здесь результаты? Просто удобней. Вы же не станете жечь керосинку, когда есть электричество, и ходить с ведром к колодцу, когда есть водопровод.
– Уговариваешь меня вернуться?
– Почему бы и нет?
– Благодарю, тронут. – Он приложил ладонь к груди и отвесил шутовской поклон.
– Перестаньте. – Эмма поморщилась.
– Ладно, не обижайся, пойдем-ка вниз, пора обедать.
– Но я еще и не начинала. – Она покосилась на конверты в лотке. – Давайте я хотя бы перепишу показания с промокашки в тетрадь.
Она почувствовала, что краснеет, в голове мелькнуло: «Читать чужие письма? Какая гадость! Только этого не хватало!»
Но конверты притягивали взгляд. Она с ума сходила от любопытства: все-таки был у них роман или нет?
– Давай сначала поедим, – сказал Вернер сквозь очередной зевок, – почему-то, когда мало спишь, аппетит волчий.
Стол был уже накрыт. Вернер уселся на свое место, закурил и пробормотал:
– Новейшее оборудование… Резерфорд собирал свои приборы сам, из спиц и склянок, и ничего, стал Резерфордом. А Генри Кавендиш вместо гальванометра пользовался собственным телом.
– То есть как? – Эмма помахала рукой, разгоняя дым.
– Ну-у, дорогуша, – Вернер укоризненно покачал головой, – доценту надо бы лучше знать историю науки. Кавендиш замыкал собой электрическую цепь и определял величину тока по силе полученного удара.
– О боже, надеюсь, вы не собираетесь повторять эти подвиги?
Вернер хмыкнул, загасил сигарету, взял бокал, принялся молча вертеть его, наблюдая за радужными бликами на скатерти, и после долгой паузы вдруг спросил:
– Как поживает наш гений Отто Ган?
– Нормально. А почему вы спрашиваете? – Эмма насторожилась.
Когда Вернер упоминал имя Гана, это не предвещало ничего хорошего.
Вошла Агнешка, перчатки на руке не было, только бинт. Наблюдая, как полька раскладывает по тарелкам филе цыпленка и стручки зеленой фасоли, Эмма думала:
«Он всегда недолюбливал Гана, может, именно из-за Мейтнер? Ничего себе, треугольник! Если честно, мне трудно представить, как она могла любить Гана тридцать лет без всякой надежды на взаимность».
Вернер с жадностью принялся за еду. Эмма не спеша прожевала кусок и сказала:
– Мне никогда не удавалось так зажарить цыплячьи грудки. Кажется, она добавила в соус гвоздику и шафран. Пожалуй, вы правы, ваша пани Кюри могла бы стать шеф-поваром ресторана высокой кухни.
– Мг-м, – промычал Вернер с набитым ртом, но как только прожевал, сразу вернулся к неприятной теме:
– Бремя славы не терзает нежную душу Отто?
Эмма смотрела в тарелку и молча ела цыпленка. А Вернер задумчиво продолжал:
– Бедняга Отто! Все-таки присваивать чужое открытие очень вредно для здоровья. Конечно, можно сочинить тысячу оправданий, но это все равно что лечить рак морфием.
– Опять метафора. – Эмма брезгливо фыркнула.
Старик положил в рот очередной кусок, прожевал и спросил, прищурившись:
– Скажи, пожалуйста, кому принадлежит открытие расщепления ядра урана?
– Ну, хватит. – Она бросила вилку. – Ядро расщепили Ган и Штрассман, это общеизвестный факт.
– Ган и Штрассман просто повторяли опыты Ирен и Жолио Кюри! – Старик повысил голос, он почти кричал. – Кюри в Париже, Ферми в Риме четыре года, как безумные гонщики, соревновались, кто первый! И ничего не поняли, потому что наука не спортивное соревнование. Только один человек, который в гонках не участвовал, догадался, что на самом деле происходит с ядром урана. Но вот досада, этот человек женщина, да не просто женщина, она, извините, еврейка, к тому же беженка без гражданства. Вместо того чтобы честно сгнить в лагере, она имела наглость удрать из великого рейха. Те, кто сейчас прячутся от фронта и делают карьеру на ее открытии, писали на нее доносы в гестапо.
– Нет, – прошептала Эмма и помотала головой.
– Успокойся, дорогуша, ни ты, ни твой муж доносов не писали, и Ган не писал, избави бог. Вы все относились к ней по-доброму, по-товарищески, особенно Ган. Она проработала с ним тридцать лет, без нее он не мог объяснить ни одного эксперимента. Но вам всем, включая Гана, было неловко, вам хотелось, чтобы эта еврейка поскорей исчезла, ее присутствие в институте всех вас, чистокровных арийцев, дискредитировало и подставляло под удар. До аншлюса с этим еще можно было мириться, она оставалась гражданкой Австрии. А потом…
– А потом руководство обратилось в министерство, чтобы ей выдали паспорт и дали уехать, – быстро пробормотала Эмма.
– И каков был ответ? – старик склонил голову набок, прищурился.
– Ответ? – Эмма пожала плечами. – Я не знаю.
– Я знаю! – Вернер внезапно схватил вилку и принялся жадно доедать остывшего цыпленка.
Эмма последовала его примеру. Она ела медленно. Аппетит пропал, но цыпленок был уж очень вкусный, жалко оставлять.
«Конечно, знает, именно эту историю он назвал последней каплей, уволился из института, демонстративно вышел из Германского физического общества. К счастью, хватило ума не отказаться от звания прусского академика и не вышвырнуть золотую медаль Планка. Все-таки был у них роман, из-за чужого человека не стал бы он так кипятиться».
– Открытие расщепления ядра урана принадлежит Лизе Мейтнер, – спокойно произнес Вернер и промокнул губы салфеткой.
– Это не совсем так, – возразила Эмма, дожевывая фасоль.
– Это именно так, дорогуша. – Старик откинулся на спинку стула и опять закурил. – А что касается ответа из министерства, я тебе скажу. Ей отказали в выдаче паспорта по политическим соображениям. Нежелательно, чтобы известные евреи покидали Германию. За границей они будут клеветать на Германию. И дальше примерно следующее: «Мы уверены, что Общество кайзера Вильгельма сумеет найти для профессора Мейтнер возможность остаться в Германии. Таково личное мнение рейхсфюрера Гиммлера».
