– Хотела вас проводить, но, боюсь, меня потом не пустят в очередь, а мне обязательно нужно купить лезвия для мужа.
– Благодарю вас, фрау, вы очень любезны, попробую сам, – сказал падре, сунул рецепт в карман пальто и растворился в толпе.
Карл Рихардович дождался своей очереди, купил лезвия, коробку порошка и двинулся сквозь толпу, к бюсту Ленина, с бумажным кульком в высоко поднятой руке.
Пространство возле бюста оставалось свободным, падре пока не появился. Доктор стал открывать портфель, чтобы уложить кулек. Возиться со скользкими замочками на весу, зажав кулек под мышкой, было страшно неудобно, а поставить портфель на ленинский постамент он не решился. Коробка порошка выпала и покатилась по грязному мраморному полу. Доктор не стал ее догонять, убрал в портфель упаковки лезвий, огляделся. Среди серых платков и ушанок мелькнул черный берет. И тут же возле бюста возник молодой человек в овчинной бекеше и цигейковой шапке. Наряд был полуштатский, а физиономия совершенно казенная. Карл Рихардович испугался, не забрел ли сюда какой-нибудь курсант или преподаватель ШОН. Во время занятий по наружному наблюдению они шныряли по всему центру. Автобус ждал их на Малой Лубянке, возле огромного серого здания общежития НКВД, в двух шагах от Никольской. Доктор не каждого знал в лицо, а его могли узнать запросто.
«Ну и что? Даже если так, он просто поздоровается, а падре ни в коем случае не подойдет при нем. – Во рту пересохло, обожгла совсем уж неприятная мысль: – Люба шла за Владленом, “бекеша” мог идти за Любой, а после нашей встречи пойти за мной, кажется, они иногда так поступают во время занятий. Переключение на контакт объекта или на объект контакта, черт их знает… Да, но в таком случае он ни за что не подошел бы, вел бы меня дальше и, конечно, засек бы падре… Стоп, хватит сходить с ума!»
– Товарищ, вы уронили. – Молодой человек протянул грязную коробку зубного порошка «Гигиена».
– Спасибо, товарищ, – пробормотал доктор и, поймав за овчинным плечом испуганный взгляд падре, стрельнул глазами в сторону выхода.
К этой минуте сердце уже колотилось с такой силой, что впору покупать сердечные капли. Падре исчез, молодой человек тоже. Доктор держал двумя пальцами круглую картонную коробку и не знал, куда ее деть. Она была слишком грязная, чтобы класть в портфель, но и выбросить в урну нельзя, для советского человека поступок немыслимый. Пришлось завернуть в кулек, на это ушло еще несколько минут.
Когда он очутился на улице, падре нигде не было. Доктор почувствовал, что нижняя фуфайка промокла насквозь. Он в панике огляделся. Невысокая прямая фигура в черном берете и в черном пальто с котиковым воротником, опираясь на трость, медленно брела в сторону Красной площади.
«Куда его несет? За версту видно, что иностранец, нельзя нам соваться на Красную площадь, – думал доктор, – но и в другую сторону нельзя, там Лубянка».
Падре остановился, оглянулся, поправил свой белый шарф и помахал рукой в черной кожаной перчатке. Поравнявшись с ним, Карл Рихардович быстро прошептал:
– Идите за мной.
Впереди была арка, ведущая в Третьяковский проезд. Доктор нырнул туда, замедлил шаг. Падре догнал его и спокойно произнес:
– Простите, что заставил вас ждать, утром в посольской часовне служил мессу, потом исповедь продлилась дольше, чем я думал.
– Ничего, главное, встретились, – пробормотал доктор.
Из маленького Третьяковского проезда они вышли на большой и широкий Театральный. Падре сразу повернул направо, к Кремлю.
– Нам надо перейти на другую сторону, – сказал доктор, – там Петровка, тихие переулки.
– Да, конечно, только я хотел взглянуть на собор Василия Блаженного, – невозмутимо сообщил падре.
– Зачем? Почему именно сейчас?
– Быть в двух шагах и не попрощаться – невозможно. – Падре вздохнул и тихо добавил что-то по-итальянски.
Доктор сумел разобрать только одно: «варвары».
– Послушайте, вы можете сделать это потом, без меня, на Красной площади нам вместе появляться слишком рискованно.
– Не волнуйтесь, я понимаю.
Несколько минут шли молча, доктор впереди, падре отставал метров на десять. Наконец свернули с Петровки в переулок, пошли рядом. Доктор спросил:
– Это ваш последний визит в Москву?
– Нет. Почему вы так решили?
– Попрощаться с Василием Блаженным…
– Его скоро взорвут, – глухо объяснил падре.
– Откуда вы знаете?
– План реконструкции Москвы опубликован, вышел отдельной брошюрой, я попросил в посольстве, мне перевели. Я ведь по первому образованию архитектор. Москва меня особенно интересует. Аристотель Фиораванти, Доменико Желярди, Джакомо Кваренги тут много всего построили.
«Мы прогуливаемся как хорошие знакомые, на глазах у прохожих, – думал доктор, – конечно, мы же не профессиональные шпионы, ни на какую разведку не работаем. Мы просто два старика, нам хочется спокойно поговорить. А ведь это нарушение всех законов конспирации, полнейшее безумие, постоянно кажется, что за нами кто-то наблюдает».
Он не выдержал, оглянулся, переулок позади был пуст.
– Мне, итальянцу, больно, – продолжал падре, – а каково же русским? Если они еще что-нибудь чувствуют, кроме страха. – Он поправил очки, кашлянул. – Простите, кажется, я сказал глупость.
– Почему? Замечание справедливое, но относится оно не только к русским, а в равной мере к немцам, к итальянцам, к французам. Да и британцы особенной храбрости не проявляют. Вся Европа оцепенела от страха, прочие чувства притупились.
– Вы правы, правы, вся Европа. – Падре тяжело вздохнул. – Но есть два маленьких исключения. Финляндия и Польша.
– Польша?
– Представьте, да. Ватикан поддерживает связь с остатками польского духовенства, поэтому кое-какой информацией я владею. Там творятся чудовищные вещи, но зреет мощное сопротивление. Уже очевидно, что завоевателям покоя не будет.
– И тем и другим?
– Нет. – Падре покачал головой. – На востоке НКВД уничтожает подполье куда успешней, чем гестапо на западе. Однако то, что поляки продолжают бороться, внушает надежду, пожалуй, даже большую, чем мужество финнов. Финляндия воюет, получает помощь и поддержку всего мира. А Польша не только завоевана, она практически уничтожена, все ее предали. – Он вдруг остановился, внимательно взглянул на доктора: – Мы с вами знакомы уже два года, а я так и не знаю, кто вы по вероисповеданию.
– Католик, – растерянно пробормотал доктор, – не помню, когда в последний раз был на мессе.
– Тут все равно некуда пойти. – Падре пожал плечами. – Храм Непорочного Зачатия на Пресне разгромили, устроили общежитие, спасибо, не взорвали. А настоятель погиб. Он был советский подданный. Теперь на всю Москву остался только Людовик Французский, на Малой Лубянке.
