– Главное, жив. – Он снял очки, взглянул на Осю. – Вы там были? Видели Марка? Говорили с ним?
– Нет. Письмо попало ко мне через четвертые или пятые руки.
– Пожалуйста, расскажите все, что знаете.
– Знаю совсем мало. Со здоровьем у него неважно. В тюрьме пытали. Он выдержал, ничего не подписал. Накануне ареста убедил дочь и жену отречься от него, решил, так будет безопасней, и не ошибся.
– Да, я слышал, что там творится. – Старик тяжело вздохнул. – И про аресты, и как заставляют подписывать фальшивые признания. Вот о фальшивых отречениях слышу впервые. Женя живет с ним. Слава богу, он там не один. А скажите, есть надежда, что ему позволят вернуться в Москву из ссылки?
Ося усмехнулся.
– Господин Брахт, я никак не связан с теми, кто решает такие вопросы.
– Да, но вы… скажите честно, вы ведь работаете в разведке?
– Не в советской и не в немецкой, – чуть слышно пробормотал Ося, – больше ничего сказать не могу.
– Понимаю. – Старик прикусил губу, помолчал. – Письмо для Агнешки это только повод, верно?
– Не совсем так. Письмо из Польши абсолютно подлинное. Я бы передал вам его в любом случае. – Ося наклонился, поднял с травы кленовый лист, тронутый желтизной. – Господин Брахт, можно теперь я вам задам вопрос?
– Догадываюсь, о чем вы хотите спросить, и сразу отвечу. Нет, я не успел опубликовать.
– Не успели? – Ося пристально взглянул ему в глаза. – То есть вы уже приняли решение?
– Тут решать нечего. После того, что написал Марк, о публикации речи быть не может.
– Спасибо. – Ося обмяк, будто только что пробежал длинную дистанцию со спринтерской скоростью, даже голова слегка закружилась.
– Господин Бенини, неужели вы думали, что я мог принять какое-то другое решение?
– В вашем решении я не сомневался, – выпалил Ося, покрутил черенок кленового листа, и тихо добавил: – Меня беспокоит другое. Простите, я понимаю, вопрос бестактный. Насколько глубоко сын и невестка посвящены в вашу работу?
– Ерунда! – Брахт махнул рукой. – Беспокоиться не о чем. Сын мою работу считает шарлатанством, как, впрочем, большинство его коллег. Невестка часто меня навещает, с ней мы дружим, она помогает мне с вычислениями и в экспериментах.
– Вот, а говорите, не о чем беспокоиться. Она знает, что вы подготовили публикацию?
– Конечно. – Старик кивнул. – Эмма даже взялась перепечатать рукопись, когда они с Германом вернутся из отпуска.
– Когда они вернутся?
– Уедут послезавтра, вернутся через десять дней. – Брахт пожал плечами. – А что?
– Как вы ей объясните, почему вдруг раздумали публиковать? – быстро спросил Ося.
– Раздумал, и все! – Он сердито повысил голос: – Хочу провести еще серию экпериментов. Да какое это имеет значение?
– С ее помощью?
– Нет, я скажу ей, что хочу поработать в одиночестве, – медленно, упрямо произнес Брахт.
– Вы сказали, что она взялась перепечатать рукопись, – напомнил Ося. – Рукопись у нее?
– У меня, – пробормотал старик и вдруг резко вскочил.
В сумерках глаза его блетели, шляпа опять съехала на затылок. Он заговорил тихим ровным голосом:
– Послушайте, господин Бенини, я не понимаю, в чем вы подозреваете мою невестку? Она добрый, порядочный человек, и я не позволю…
Ося тронул его руку:
– Гейзенберг, Ган, Вайцзеккер тоже добрые порядочные люди, я никого ни в чем не подозреваю, я просто знаю, что все они, включая вашего сына и вашу невестку, делают урановую бомбу для Гитлера.
Брахт сморщился, глаза потухли, он отвернулся, минуту смотрел на деревья, потом медленно опустился на скамейку и усталым, безучастным голосом спросил:
– Господин Бенини, объясните, чего вы от меня хотите? Публиковать я не буду. Разве этого мало?
– Господин Брахт, – Ося вздохнул и заговорил как можно мягче, – вы же понимаете, если о возможностях вашего резонатора догадается кто-то из участников уранового проекта, произойдет катастрофа. Может, вам на некоторое время лучше уехать в Швецию или в Швейцарию и забрать с собой ваш резонатор вместе со всеми рукописями и чертежами?
– Что значит – уехать? – Брахт выпрямился и стукнул кулаком по колену. – Я прожил тут всю жизнь, тут мой дом, моя лаборатория!
– Вы известный ученый, лабораторию вам дадут где угодно. В Стокгольмском университете, в Кембридже, в Принстоне. Когда Германия перестанет быть нацистской, вы вернетесь.
– В Принстоне… – Старик зло усмехнулся. – Послушайте, господин Бенини, я должен сразу предупредить. Я, конечно, уважаю Энрике, но не допущу, чтобы мой резонатор попал к нему и помог сделать американскую урановую бомбу. Ее скинут на Берлин. Я в этом участвовать не буду!
«Ну вот, иного я и не ожидал, – вздохнул про себя Ося, – те же слова, привет от Бора и Мейтнер».
– Господин Брахт, – Ося внимательно разглядывал прожилки на кленовом листке, – вы вольны решать, отдать резонатор в руки Ферми или нет. Выбор остается за вами, конечно, если вы уедете. А если нет, выбора не будет. Далем разрешения у вас не спросит. Они просто возьмут ваш резонатор и используют в своих целях. Попробуете возразить – окажетесь в лагере. Поймите, наконец, ваша невестка может в любую минуту догадаться, связать возможности вашего резонатора с проблемой разделения изотопов.
– Чтобы догадаться, надо быть Марком, – выпалил старик и продолжил чуть тише: – Эмма – толковый физик, но без экспериментов с ураном, теорети… – Он вдруг замолчал на полуслове, сгорбился, сжался, будто его ударили.
Шляпа соскользнула на траву, Ося поднял ее, отряхнул и держал в руках. Наконец послышался тихий голос:
– Нет, она никогда на такое не пойдет.
– Не пойдет на что? – осторожно уточнил Ося.
Брахт закрыл лицо ладонями, минуты три сидел неподвижно, потом взял у Оси свою шляпу, надел, поднялся, спокойно произнес:
– Уже совсем темно. Пора домой.
По тропинке шли молча. Ботинки намокли от росы, старик поскользнулся, Ося поддержал его за локоть и спросил:
– Вы напишете ответ Марку?
– Да, конечно. А вы сумеете передать?
– Постараюсь. Когда вам позвонить?
– Завтра утром, в любое время.
Они вышли из парка, Ося протянул руку.
– До свидания, господин Брахт.
– До свидания, господин Бенини. – Старик крепко пожал его кисть и прошептал: – Мне надо подумать.
Глава тридцатая
Илья проснулся от телефонного звонка. За окном едва забрезжил рассвет. Часы показывали без десяти шесть. Он прошлепал босиком в кабинет, взял трубку и услышал голос Проскурова:
