Герман продолжал бубнить:
– Так и останется посмешищем, ничего другого ему не светит.
– Послушай, хватит! – не выдержала Эмма. – Какая-то болезненная потребность поливать отца грязью!
Она вырвала руку, не оглядываясь, побежала к трамвайной остановке, вскочила в вагон. Конечно, он обиделся. Но ничего, ему полезно.
До отлета в Венецию осталось всего два дня. Они с Вернером решили, что к ее возвращению он засядет, наконец, за подготовку публикации. Из нижней секции лабораторного шкафа заранее вытащили старую «Эрику», изящную, легкую и безотказную. Когда-то Марта перепечатывала на ней рукописи Вернера. Теперь это предстояло делать Эмме. Машинка была в полном порядке, оставалось закупить ленту, бумагу и копирку.
* * *
От короткого отпуска в Сочи остался только загар, бледнеющий с каждым днем, и дюжина курортных фотографий. Илья и Маша в обнимку под пальмой. Илья по пояс в воде, с мячом в поднятых руках. Маша в свободном светлом платье с обезьянкой пляжного фотографа на плече. Илья в полосатом халате сидит в плетеном кресле на балконе, читает «Правду». Маша в мокром купальном костюме у кромки пляжа, по щиколотку в воде. Волосы убраны под резиновую шапочку, голова повернута в сторону аппарата. На лице возмущенно-жалобное выражение. Брови домиком, рот открыт. На обратной стороне этого снимка Илья написал простым карандашом: «Ну хватит меня снимать!»
Маша соглашалась сниматься только в платье, ворчала, что в купальном костюме с таким огромным животом она выглядит неприлично.
– Неприлично красиво, – уточнял Илья.
Когда Маша лежала в шезлонге, живот шевелился, поднимались упругие бугорки, большие и маленькие. Илья накрывал их ладонями, спрашивал:
– Пятка или коленка?
– Это вообще-то попа! – серьезно отвечала Маша.
– А может, головка?
– Ты что? Головка внизу!
Дом отдыха был высшей категории, числился под кодовым названием «Госдача номер семь». Трехэтажный особняк в стиле раннего модерна до революции принадлежал какому-то чайному магнату. Теперь в нем отдыхали члены ЦК и высшее руководство НКВД. Никаких передовых колхозников, стахановцев и народных артистов. Только аппаратная элита.
Накануне отъезда Маша сказала:
– Но ведь с ними придется общаться.
– Не придется, – успокоил ее Илья, – те, кому известна моя должность, будут вежливо здороваться, но не приблизятся, а те, для кого я загадочный инкогнито, будут обходить нас стороной. Так что мы с тобой невидимки.
В гигантском номере с балконом на море сохранилась мебель из карельской березы, на полу – персидские ковры. Даже в ванной комнате висела хрустальная люстра.
Илье казалось, что он очнулся от кошмарного сна или, наоборот, сладко уснул после долгой мучительной бессонницы. Папки, сводки, выпученные глаза Поскребышева, тяжелый полумрак хозяйского кабинета, письмо Мазура, урановая бомба, война – все вылетело из головы. Они с Машей жили так, словно нет ни прошлого, ни будущего, а лишь одно мгновение длиной в десять суток.
В последний день перед отъездом было пасмурно, побережье заволокло туманом. Они отправились гулять в ботанический сад, разглядывали диковинные цветы, читали латинские названия на табличках. Вдруг в глубине пустой аллеи возник силуэт, будто соткался из тумана. Высокая худая старуха в черном платье, в черном платке, в галошах на босу ногу шла навстречу, тихо шаркая по гравию. За ней тянулся поливальный шланг. Платок закрывал лоб, нависал над круглыми глубокими глазницами. Запавший беззубый рот шевелился. Когда старуха приблизилась, сквозь шарканье галош и шорох шланга прорезался низкий звучный голос:
– Горе беременным и питающим сосцами в те дни… Ибо в те дни будет такая скорбь, какой не было от начала творения.
Илья потянул Машу в сторону, они свернули с аллеи на тропинку между кустами роз. Голос продолжал звучать:
– И будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется.
Они обернулись. Старуха стояла и смотрела им вслед. Шланг лежал у ее ног черной змеей. Скрюченная артритом пергаментная рука медленно кроила воздух сверху вниз, справа налево.
– Что это? – прошептала Маша. – Она нас проклинает?
– Нет, это слова из Евангелия. Она нас крестит. Все будет хорошо, не бойся.
Утром, перед самым отъездом, Маша захотела кинуть в море монетку на прощание. Разыгрался шторм, не меньше шести баллов. Волны переваливались через каменные пирсы, ревели, рушились на пустой пляж, оставляя на мокром песке слой тины, щепки, обломки ракушек. Илья разулся, закатал брюки до колен, спустился на пляж, закинул пятак подальше и едва успел удрать от огромной надвигающейся волны. Когда он поднялся на набережную, Маша дрожала, в глазах блестели слезы.
– Дурак! Тебя могло унести! – Она уткнулась лицом в грудь и заплакала, впервые за десять беззаботных курортных дней.
Они оба понимали: это последний их отдых, последнее мирное лето. Кидай не кидай монетку, если и суждено вернуться сюда, то очень не скоро.
В поезде, читая на первой странице «Правды» очередной доклад Молотова о крепнущей германо-советской дружбе, Илья невольно повторял про себя: «Горе беременным… такая скорбь, какой не было от начала творения».
В рабочем кабинете его ждали горы бумаг. Поскребышев предупредил, что уже завтра должна быть сводка. Илья просмотрел папки из Разведупра. После увольнения Проскурова он каждый раз морщился, когда в глаза бросалась подпись: «Начальник Разведывательного управления Генштаба Красной армии генерал-лейтенант Голиков».
За прошедшие три года Филипп Иванович Голиков стал шестым по счету начальником Разведупра. Из пяти его предшественников пока остался в живых только один Проскуров.
В июле на заседании Главного военного совета Наркомата обороны Иван доложил, что в этом году Гитлер не сумеет высадить десант на территории Великобритании. Для успешных боевых действий ему потребуется не меньше шестидесяти дивизий, из них десять танковых. Германия не располагает необходимым количеством перевозочных средств, к тому же крупные суда и баржи при подходе к острову будут потоплены силами британских ВВС и флота, которые контролируют пролив.
Падение Франции стало для Хозяина серьезным ударом, пожалуй, самым серьезным за все годы его правления. Он надеялся на затяжную войну в Европе. Подписывая пакт с Гитлером, он действовал так же, как в середине двадцатых, когда пробирался к власти по головам старых большевиков. Банальная схема: исподтишка подогреть конфликт, стравить противные стороны, заставить их вцепиться друг другу в глотки, дождаться, когда ослабеют, и добить. Он не сомневался в успехе, не видел разницы между внутрипартийной склокой и мировой войной.
Но схема не сработала. Сталин утешался надеждой на высадку немецкого десанта в Британию. Доклад Проскурова его взбесил.
