В три прыжка, будто по воздуху, Ося подлетел, схватил ребенка, нырнул с ним под телегу, очень вовремя. Вой стал нестерпимым. Пикирующий бомбордировщик навис прямо над ними, поливал дорогу автоматным огнем. Любимая забава летчиков лютваффе – расстреливать беженцев.
Малыш дрожал и всхлипывал. Ося чувствовал на щеке горячие слезы и прерывистое дыхание, а под ладонью мокрые насквозь штаны.
Осознав, что теперь они в безопасности, он перевел дух, поправил чепчик, съехавший малышу на глаза, вытер платком грязное личико, достал из сумки фляжку с водой. Пить хотелось ужасно, жара стояла под тридцать. Сначала он поднес фляжку к ротику ребенка. Тот обхватил губами узкое горлышко, как соску, и жадно зачмокал.
– Извини, брат, детской бутылочки у меня с собой нет, – бормотал Ося, регулируя наклон фляжки, чтобы малыш не захлебнулся.
Напившись, ребенок успокоился. Ося сделал несколько глотков, закрыл фляжку и убрал. Воду следовало экономить, неизвестно, когда и где удастся пополнить запас.
Рядом мелькнули пыльные светлые туфли на каблучках, платье в мелкий цветочек. Возле телеги упала женщина. Между колесами Ося увидел молодое красивое лицо. Прямо на него смотрели широко открытые серые глаза. В них не было ужаса и боли, только изумление. Густые каштановые волосы блестели на солнце и трепетали от ветра. Она выглядела абсолютно живой. Ося подумал: даже не ранена, просто упала, и прикинул, как затащить ее под телегу, не потревожив малыша. Хватит ли места?
Стоило шевельнуться, малыш задрожал, прижался к нему и вцепился ручонками в штанину.
– Не бойся, я на секунду, надо помочь…
Ося не понял, произнес он это вслух или про себя, и на каком языке. Он дотянулся до сумки, вытащил из наружного кармана бумажный кулек. Там осталось три галеты. Он достал одну. Малыш схватил ее и принялся грызть крошечными молочными зубками. Ося усадил его поудобней и стал медленно выползать из-под телеги. У колеса взметнулись фонтанчики пыли. Стрельба продолжалась. Он замер, лежа на животе, опираясь на локти, приподняв голову, как ящерица.
Женщина все так же смотрела ему в глаза, но теперь во взгляде не было изумления, только покой и печаль. Взгляд будто говорил: «Не дергайся, уже ничего не нужно». Ося заметил на радужке длинную загнутую ресницу с прилипшим комочком туши. Женщина не моргала и не дышала, оставалось только закрыть ей глаза, но ради этого рисковать вряд ли стоило.
Он отполз назад, в укрытие. Малыш спокойно грыз галету. Ося устроился рядом, поджал ноги, положил голову на сумку.
Время остановилось. Под сомкнутыми веками он продолжал видеть спокойный взгляд серых глаз. Погибшая француженка была немного похожа на Габи чертами лица, плавной линией лба, высоким разлетом бровей, длинным изгибом шеи. Ося пытался прогнать прочь это случайное, смутное сходство. Другой цвет глаз и волос, другой человек. С Габи ничего плохого случиться не может.
Такая вдруг навалилась усталость, что даже вой сирены не помешал отключиться. Он увидел во сне Габи и убедился, что на убитую француженку она вовсе не похожа. Снилось, как они стоят на балконе мансарды швейцарского шале, смотрят на Монблан в лунном свете. «Зачем ты опять лезешь под пули? – спросила Габи. – И что ты будешь делать с этим ребенком?»
Он почувствовал влажное прикосновение к губам, принял его за поцелуй, а когда открыл глаза, обнаружил, что малыш тычет ему в рот замусоленную галету, услышал тихий деловитый лепет и понял, что сирена стихла. Налет кончился.
Ося выполз из-под телеги, вытащил малыша. Возле тела женщины в цветастом платье сидел мальчик лет пяти, тряс ее за плечо и плакал. Уцелевшие поднимались, выходили на дорогу, шатаясь, глядя прямо перед собой пустыми глазами. Из всех звуков самым отчетливым было тихое, уютное сопение. Малыш уснул, уткнувшись носом Осе в ключицу.
– Что же мне с тобой делать? – пробормотал Ося, покосился на плачущего мальчика и одернул себя: «Нет, хватит, невозможно помочь всем».
Ребенок ответил сонным прерывистым вздохом и опять засопел. Фланелевые ползунки были настолько мокрыми, что с них капало. Правая ручка продолжала сжимать замусоленную половинку галеты, левая обнимала Осю за шею.
Он отчетливо помнил, что возле телеги не было никого, кроме старухи и двух мальчишек. Младший погиб. Тело осталось лежать неподалеку.
Ося стоял посреди дороги, вглядывался в лица, пытаясь найти старшего мальчика, надеясь, что малыша узнает кто-нибудь из соседей. Судя по телеге, семейство, скорее всего, деревенское, в деревнях все друг с другом знакомы.
«Взять малыша с собой в Париж и отдать там в приют? Но я даже имени не знаю. Если вдруг кто-то из родственников уцелел, как его потом найдут? Сколько придется ехать до Парижа? Его надо переодеть, он не только мокрый, еще и покакать успел. В телеге должны быть детские вещи. И бутылочка с соской не помешает».
Ося оглядел телегу. Рыться в чужом скарбе не хотелось. Он решил подождать еще немного. Малыш так крепко спал, жаль будить.
«Старший мальчик, надежда только на него. Может, стоит поискать? Нет, лучше пока остаться возле телеги. Если он выжил, обязательно вернется сюда. Ладно, в крайнем случае в Париже вручу этот подарок профессору Жолио. Собирается спасать Францию, вот пусть для начала позаботиться о малыше. Что ж, план неплохой, лишь бы “Ситроен” завелся».
Рядом сиплый голос произнес:
– Анн-Мари!
Ося увидел старшего мальчика, вздохнул с облегчением, погладил малыша по чепчику, пробормотал:
– Ты, оказывается, мадемуазель. Вот уж не думал. Привет, Анн-Мари, приятно познакомиться. – Он обратился к старшему: – Ты ее брат? Как тебя зовут? Где ваши родители?
По бурому от пыли лицу текли слезы, оставляя светлые дорожки. На голых коленках алели свежие ссадины.
– Анн-Мари, – повторил старший, медленно опустился на корточки, закрыл лицо ладонями и затрясся.
– Слушай, хватит рыдать! – прикрикнул на него Ося. – Твою сестру надо срочно переодеть. В телеге найдутся какие-нибудь ее вещи?
Малышка завертелась, захныкала. Мальчик уставился на нее снизу вверх мокрыми вытаращенными глазами.
– Анн-Мари, ты жива!
– О господи, ты что, только сейчас это понял?
– Я бросил ее, – забормотал старший, – я дрянь, трус, предатель, ее могли убить, я бросил ее!
– Успокойся, ты ничего не соображал, у тебя был шок, ты не виноват, – медленно, четко произнес Ося и спросил еще раз: – Как тебя зовут?
Старший наконец пришел в себя, поднялся на ноги, вытер слезы. Звали его Поль. Он оказался не братом, а дядей Анн-Мари.
Из корзины торчали три большие бутылки с водой, в чемодане нашлись чистые ползунки и пеленки. Пока они, сидя на обочине, приводили малышку в порядок, мыли, вытирали, переодевали, Поль рассказал, что живет в Руане, отец на фронте, мать работает медсестрой в больнице. Погибший мальчик – его младший брат Анре. Когда напали немцы, они с Анре гостили на ферме у замужней старшей сестры, ее звали Клер. Анн-Мари ее дочь. Немецкие самолеты бросали зажигалки. Они с Анре в это время купались в реке. Вернувшись, увидели пылающий дом. Клер и ее муж погибли. Прабабушка и маленькая Анн-Мари находились на лужайке за домом. Анн-Мари ползала по разложенному одеялу, прабабушка сидела рядом на раскладном стуле.
