— Конечно же, я не знал… — покаянно шепчет Этьен.
Брендон не отвечает, задумчиво перетирая розовые лепестки в горсти. Этьен первым прерывает молчание и твердо обещает:
— Мистер Фланнаган, я лично прослежу, чтобы Ева не участвовала в ритуалах.
Мятые лепестки ложатся на кружевную скатерть. Брендон говорит, глядя поверх головы Этьена:
«Если б это было в моих силах, я увез бы ее подальше от Нью-Кройдона. Но она выросла, ею невозможно управлять с помощью насилия».
Этьен следит за плавными движениями рук в белых перчатках, задумчиво качает головой.
— От себя не уйдешь, мистер Фланнаган. Невозможно спрятать Еву от ее силы.
На юном благородном лице Брендона появляется сожаление.
«Этого я и боюсь, Этьен. Единственное, что мы можем сделать, — не провоцировать ее дальнейшего развития. Все, хватит. Сменим тему?»
— Конечно, мистер Фланнаган.
«Ты говорил, что учился на физика. Пригодилось?»
— В бизнесе — нет, конечно. Но я работаю над изучением нескольких любопытных теорий на досуге.
«Например?» — заинтересованно приподнимает бровь Брендон.
— Одна из них — воздействие звуковых колебаний на пространство.
«Интересно».
Этьен кивает и продолжает:
— Определенные сочетания звуков вызывают у нас различные реакции. Мы можем не понимать значение слов в иностранном языке, но разные люди чувствительны к одним и тем же вещам. Громкость, тембр голоса, его высота, последовательность и частота в комбинации звуков. Обратите внимание на зрителей в опере — и вы поймете, о чем я говорю. Впрочем, звуковые волны воздействуют не только на людей.
«На животных тоже, но несколько иначе».
— И не только на животных, но и на более тонкие материи, нежели живой организм. Простите, что возвращаюсь к этой теме, но вспомните големов. Они подчиняются Именам — последовательности звуков различных тональностей, определенной продолжительности и повторяющихся в разном ритме. Я пытаюсь понять, как это работает. Собственно, вудупанк — мое поле экспериментов.
«Зачем, Этьен? Опасные игры».
— Я понимаю. Но ничего не могу с собой поделать, меня влечет эта тема.
«Хочешь стать властителем мира?» — иронично усмехается Брендон.
Этьен разводит руками, смеется.
— Сэр, что я буду делать с целым миром? Мне лишь интересно знать, как он устроен. Да и не в этом суть вудупанка.
«В чем же тогда?»
— Жизнь, мистер Фланнаган. Я пытался изучить искусство перерождения, которым владел род Баллантайнов, по тем обрывочным сведениям, что смог найти. И я понял, что леди Кэрол рассчитала формулу звуковой волны, которая… В общем, она нашла Имя Жизни. Пользуясь оккультными знаниями, математикой и физикой. Собственно, вот наша цель — Имя Жизни.
Он умолкает, ожидая реакции собеседника.
Брендон встает, вглядывается сквозь переплетение ветвей экзотических лиан туда, где через стеклянную крышу оранжереи видно небо. Этьен изучает грязную кайму под своими ногтями, незаметно трет ладони о грубую ткань брюк.
— У вас же есть еще дети, верно?
«Средний сын служит в воздушном флоте, младшие приедут со дня на день из Европы. Они близнецы», — тепло улыбается Брендон.
— А у кого-нибудь из них есть способности, как у Евы?
«Нет. Дети как дети. Прости, Этьен, мне пора ехать. Путь до Гринстоуна неблизкий, поспеть бы к вечеру. Элизабет ужасно скучает одна».
— Я вас провожу, сэр. Могу ли я привезти Еву в Гринстоун сам?
«Да, пожалуйста. Вы помирились?»
Этьен отвечает, стараясь, чтобы голос звучал уверенно:
— Конечно! Сейчас все в полном порядке.
Взгляд серых глаз неуловимо меняется, и Леграну кажется, что Брендон заглядывает ему в душу. Когда-то точно такой же взгляд Агнесс Флетчер вызывал в нем невероятное ощущение прикосновения к вечности.
«Мне-то не ври. Ты хороший парень, но ложь тебя не украшает».
— Я все улажу, мистер Фланнаган. Я не из тех, кто легко сдается. Я люблю ее.
«Если любишь — сможешь все».
* * *
Размеренно покачивается вагон монорельса, полосы света и тени на полу сменяют друг друга. Ева тихонечко ворует клубнику из корзинки на коленях Этьена. Легран дремлет, разомлев от жары, и в такт движению монорельса подрагивает парашютик одуванчика, зацепившийся за опущенные ресницы. Мелькает за окном летний город. Полощется по ветру белье, развешенное на веревках между жилыми домами: то ли паруса, то ли разноцветные флаги. Над крышами парят чайки.
Ева протягивает руку к корзине и, неспешно двигая пальцами, выбирает ягоду покрупнее. Склоняется над Этьеном, легонько дует на пушинку в ресницах. Колышутся длинные темные пряди челки, Легран улыбается, вздыхает и негромко бормочет:
— Я знаю, что это ты, клубничный вор…
— Не открывай глаза. Продолжай спать. Так интереснее.
Девушка обнимает его одной рукой за шею, чуть касается губами ресниц, скользит дыханием по щеке, замирает, дойдя до угла рта. Прислушивается к учащенному биению сердца Этьена и приникает к губам поцелуем. Он отвечает ей — жадно, жарко, пьет ее клубничный вкус.
— Молодые люди! Как аморально! — восклицает возмущенно дребезжащий голос.
Этьен и Ева вздрагивают, отрываются друг от друга. Эвелин оборачивается. Рядом стоит чопорная дама лет шестидесяти и смотрит с на них с презрением.
— До чего отвратительно! Никакого почтения к окружающим! Прилично одеты, а ведут себя как в борделе!
— Мадам, прошу нас извинить, — примирительно воздевает ладони Этьен. — Вспомните себя молодой и постарайтесь нас понять.
— Меня мать растила приличной леди, а не публичной девкой! — с упоением визжит дама. — К чему катится общество? Вы посмотрите, что они себе позволяют!
Эвелин вздыхает, берет из корзины горсть клубники, встает, одной рукой поправляет платье. Подходит к вопящей женщине и сует ей ягоды в рот, заталкивая ладонью.
— Ешь! И если ты еще хоть раз раскроешь пасть для бреха, подавишься своими словами. Как сейчас. Жри, я сказала!
Люди в вагоне с ужасом смотрят на девушку. Этьен быстрее других приходит в себя, хватает Еву за локоть, тащит прочь от задыхающейся, давящейся клубникой женщины.
— Эвелин, прекрати! Мадам, прошу извинить мою спутницу… Ева!
Поезд останавливается на станции, с шипением открываются двери. Этьен одной рукой подхватывает корзину с ягодами, другой тянет за собой упирающуюся девушку. Выталкивает Эвелин на платформу, спотыкаясь, почти выпадает из монорельса следом за ней.
— Что ты творишь? — кричит он, перекрывая шум отъезжающего поезда. — Ева, господи, зачем все так портить? Почему ты не можешь смолчать, распускаешь руки? Кто дал тебе право…
