Он тогда не понял, про какую любовь говорила Бахметьева. И
вообще не понимал, что это на него нашло, с чего вдруг он полез к бабке Софье
обниматься. Прошло еще несколько месяцев, прежде чем Сергей Суриков осознал,
что Софья Илларионовна Бахметьева – единственный человек на свете, которого он
любит.
Да разве он мог ее убить? Он молился на нее. Он бы сам умер
с радостью, если бы ей это было нужно.
Глава 6
Ночь в вагоне Настя провела почти без сна, о чем очень
жалела. Вагон был чистым и теплым, она уютно устроилась на верхней полке и с
удовольствием предвкушала несколько часов крепкого сна, но надеждам ее не
суждено было сбыться. Соседями по купе оказались супруги с маленьким ребенком,
и ребенок этот никак не желал оценить всю прелесть спокойной ночи в поезде. Он
постоянно хотел то пить, то писать, то конфетку, то сказку, то к маме (если
лежал на полке с отцом), то, наоборот, к папе. Кроме того, он не любил спать в
темноте, и Насте пришлось сначала выслушать длинные и смущенные объяснения его
родителей, а потом всю ночь терпеть бьющий в глаза верхний свет.
Зато утром ее порадовало сразу несколько обстоятельств.
Во-первых, проводница не стала будить пассажиров за час до прибытия с истошным
криком: «Сдавайте белье!» – как это делалось раньше. Во-вторых, на завтрак
давали не только чай, но и кофе, а также предлагали бутерброды, булочки и
печенье. Это было весьма кстати, поскольку совершенно неизвестно, когда Насте
вообще удастся поесть в ближайшее время. И в-третьих, судя по проносящемуся за
окном пейзажу, в Питере не так сыро и слякотно, как в Москве, стало быть, есть
шанс проходить целый день с сухими ногами.
Настя никогда не встречалась с родственницей Татьяны
Образцовой, которая должна была ждать ее на платформе, но надеялась, что сумеет
узнать ее по словесному описанию, данному накануне Стасовым.
– Ирочка – это Ирочка, – авторитетно заявил Владислав.
– Знаешь, есть люди, которые идеально соответствуют своему имени. И заметь
себе, бывают люди, к которым уменьшительное имя прилипает намертво на всю
жизнь, невзирая на процесс взросления, а потом и старения. Наша Ирочка как раз
такая.
– Субтильная, что ли? – догадалась Настя, вспомнив
известную поговорку о маленькой собачке, которая «до старости щенок».
– Нет, не то, – поморщился Стасов. – Она, конечно, не
огромная и пока еще достаточно молодая, но она… Как бы тебе сказать… Она юная.
Понимаешь? И это видно во всем. У нее глаза юные, взгляд девичий. Она вся
какая-то радостная. Короче, увидишь и сразу узнаешь.
– Ладно, – вздохнула Настя, поняв, что ничего более
конкретного она не дождется. – Хоть цвет волос у нее какой?
– Волосы? – Стасов задумался. – Вообще-то темные, она
брюнетка, если не перекрасилась. У вас, девушек, это быстро, за вами не
заржавеет.
Несмотря на некоторый скепсис, Настя вынуждена была
признать, что Стасов абсолютно прав. Ирочку она узнала моментально.
Действительно, женщину с таким выражением лица вряд ли кто станет называть по имени-отчеству.
Красивая молодая брюнетка в дорогой шубке из светлой норки стояла как раз там,
где остановился вагон. Как только Настя шагнула на перрон, Ира тут же подошла к
ней. По-видимому, Татьяна, в отличие от Стасова, сумела дать совершенно четкий
словесный портрет.
– Настя?
– Да, здравствуйте, Ира. Спасибо, что встретили меня.
– Ну что вы, – смутилась Ира. – Пойдемте, у меня на
площади машина стоит. Сейчас я отвезу вас к нам и накормлю, а к одиннадцати
часам поедем к вашему следователю. Таня с ним договорилась и оставила адрес.
– Спасибо, – еще раз от всей души поблагодарила Настя.
– Вы очень меня выручили.
– Ничего, – улыбнулась Ира, – вы нас тоже выручите.
Таня вам вечером все объяснит.
* * *
Ровно в одиннадцать Настя звонила в дверь квартиры бывшего
следователя Федора Николаевича Макушкина.
– Проходите, – гостеприимно распахнул двери хозяин, – я
вас жду.
Квартира была очень старой, но понять это можно было только
по расположению комнат. Во всем остальном жилище Макушкина выглядело вполне
современно и радовало глаз свежепобеленными потолками и светлыми, модного
рисунка обоями.
Федор Николаевич усадил Настю в кресло рядом с большим
письменным столом, сам устроился на маленьком, кабинетном диванчике.
– Так что вас интересует? Какое-то конкретное дело?
– Да, и очень давнее. Семьдесят третий год, Бахметьев.
– Ну как же, как же, помню, – живо откликнулся
Макушкин. – Было такое. Сейчас достану свои бумажки, посмотрим вместе, что там
на него есть. А вы, кстати, дело в Верховном суде смотрели?
– Пока нет, – призналась Настя. – Не успела. И потом,
мне кажется, ответов на мои вопросы там все равно нет. Ведь оперативная
информация, которая не нашла подтверждения, в официальные документы не
попадает, а меня интересует именно она.
Макушкин притащил из угла комнаты стремянку и принялся
перебирать папки, лежащие на самой верхней полке высокого, до самого потолка,
стеллажа. Над его головой закружилось и медленно осело облачко пыли. Двигался
Макушкин легко и стремительно, ничем не напоминая стереотипный образ
пенсионера-графомана, корпящего над мемуарами. Если бы Настя не знала, что он
уже несколько лет находится на пенсии, то ни за что не дала бы ему больше
пятидесяти пяти лет.
– Вот! – Федор Николаевич торжественно поднял над
головой картонную папку с завязками. – Сейчас поглядим, что там есть. Так-то
мне трудно припомнить детали, но если начну читать – сразу вспомню. А вас что
конкретно интересует?
– Меня интересуют соучастники, которые не были осуждены
вместе с Бахметьевым. И любая информация о деньгах и ценностях, которые не были
конфискованы.
Макушкин бросил на нее быстрый острый взгляд. В нем снова
проснулся профессионал.
– А что, сейчас что-то выплыло? След появился?
– Не знаю. Пытаюсь понять. Может быть, мне все это
мерещится.
– Деталями не поделитесь?
– Извините, – смутилась Настя.
– Ничего, ничего, – усмехнулся Макушкин. – Я понимаю.
Не положено.
Он уселся на диванчик, развязал тесемки и стал быстро
проглядывать старые записи.
– Боюсь, я вас разочарую, – наконец сказал он. – Мне, видите
ли, тогда был интересен не столько механизм хищений и махинаций, сколько всякие
психологические выверты. Я больше свои впечатления от встреч с подследственными
и со свидетелями записывал. Могу вам сказать, что сам Бахметьев был личностью
совершенно неинтересной. Умен, оборотист, энергичен, но таких тысячи. Изюминки
в нем не было. Ну, нагл, конечно, безмерно. А вот кто действительно был
интересен, так это его мать. Это, я вам скажу, персона! О ней можно книгу
написать. Удивительная женщина.
