Про Грибоедова Суриков что-то такое помнил из школьной
программы, но не очень отчетливо. Чацкий там был какой-то, что ли… Все, что
когда-то изучалось в школе, казалось ему скучным и ненужным, как, впрочем, и
все, что человек делает в принудительном порядке. И надо же, оказывается, в
этих книжках такие умные вещи были! Но учителя ведь так не рассказывали, как
Софья Илларионовна. Может быть, если бы они были такими, как старуха
Бахметьева, он бы учился лучше, с интересом.
В другой раз Софья, посмотрев по телевизору очередную
передачу, принялась ворчать:
– Тоже мне, первооткрыватели, музыкальную терапию
выдумали. Тут все дело в учении о звуке, о частотах. Это учение композиторы
спокон веку использовали, а теперь выходит, будто только что придумали.
Музыка – это было Сергею понятно. Об этом он вполне мог
поспрашивать у старухи, не боясь выглядеть неучем. Даже был уверен, что уж
тут-то «забьет» свою хозяйку по всем статьям. В самом деле, что она-то может в
музыке понимать? А он лихо разбирается в тяжелом роке, хэви-метал, рэпе и во
всем прочем. А ну посмотрим, Софья Илларионовна, кто кого? Сергей лихо ввязался
в разговор, предвкушая триумф. В эту секунду он даже не подумал о том, что
пытается затеять соревнование с Софьей, признавая в ней тем самым равного себе
соперника.
Однако уже через минуту он увидел, что опять попал впросак.
– Ты вот задумывался когда-нибудь, почему от одной
музыки тебе плясать хочется, а от другой тоска на душу наваливается? – спросила
Бахметьева.
– Ну ясно же, – бодро заявил Сергей, – одна веселая, а
другая грустная.
– Эк у тебя все просто, – усмехнулась старуха. – А
отчего это одна музыка грустная, а другая веселая?
– Ну так… – начал было он, но осекся.
А в самом деле, почему? Он никогда об этом не задумывался.
Просто принимал как нечто естественное. Одна музыка веселая, другая грустная,
вот и все.
– Вот то-то, что «ну так», – передразнила его Софья. –
А все дело в частотах, которые через ухо воспринимаются и воздействуют на мозг.
У мозга тоже свои частоты есть, причем на разных участках – разные. И от музыки
эти участки активизируются.
Она долго еще что-то объясняла ему про большое и малое
трезвучие, герцы, мегагерцы и кратность, но тут Сергей уж напрочь ничего не
понимал, потому что ни физику, ни биологию в школе не учил совсем, получал
сплошные двойки.
– Господи, Софья Илларионовна, – не выдержал он, – да
откуда ж вы все это знаете? Прямо ходячая энциклопедия.
Старушка дробно засмеялась, сняла свои смешные очечки и
отерла морщинистой ладонью выступившие от смеха слезы.
– А ведь я предупреждала тебя, Сереженька, не считай
стариков дураками. Ты все продолжаешь думать, что старый – все равно будто
малый. А малый-то и вправду ничего не знает, откуда ему знать? Старики – дело
другое. Мы жизнь прожили и в университетах отучились. Да в каких университетах!
Нынешним не чета.
– Так вы что, в университете учились? – не поверил
Суриков.
– А ты думал, если мне восемьдесят четыре года, так я
непременно должна быть неграмотной и необразованной? Глупый ты еще, Сереженька.
Это вы, нынешние, даже после университетов необразованными остаетесь, потому
как все в упадок пришло и учить вас толком некому. А у нас профессора были –
ого-го! С мировыми именами. Самые крупные ученые в своей области. И спрашивали
с нас не так, как теперь. И с детства к знаниям приучали, к книгам, к искусству.
Мой отец, светлая ему память, крупным специалистом был по машиностроению,
знаменитым изобретателем. Эмигрировать после революции не стал, в советскую
власть поверил, остался. В одном институте кафедрой заведовал. И я по его
стопам пошла, в университет поступила, физикой занималась. Поверишь ли, хотела
второй Софьей Ковалевской стать. Да и отец об этом мечтал, недаром же меня при
рождении Софьей назвал, в ее честь, стало быть. Род у нас старинный,
дворянский, у меня до революции гувернантка была, немка, так она со мной и
музыкой занималась, и живописью, и даже стихи сочинять учила. Ну, зато уж когда
мужа во враги народа потянули, мне и дворянское происхождение припомнили. А
кабы не случилось тогда этой беды, в тридцать пятом-то году, я бы, может, в академики
вышла или в профессора. Способная я была, Сереженька, очень способная, большие
надежды подавала. Да вот не случилось…
Сергей глядел на нее во все глаза. Эта дряхлая бабка – и
дворянское происхождение, музыка, живопись, гувернантка, университет, физика?
Да может ли такое быть? Что ж, тогда понятно, почему она столько всего знает.
Надо же, бабулька божий одуванчик!
Со временем раздражение и злость ушли, уступив место
уважению и невольному восхищению.
Глава 3
Все как-то привыкли, что в Москве погода обычно бывает чуть
помягче и потеплее, чем в Питере. Так действительно бывало почти всегда, и
нынешний год не стал исключением. Если, конечно, не считать, что в этом году в
Петербурге было в декабре так же тепло, как в Москве. То есть в Москве
температура воздуха стабильно держалась на один-два градуса выше, чем в
северной столице, но и там и здесь она была плюсовая, что для середины декабря
совсем уж необычно.
В то время как следователь Татьяна Образцова, стиснув зубы,
взялась вытягивать давно запущенные и ставшие уже безнадежными уголовные дела,
чтобы вырвать себе желанную свободу, ее муж, бывший подполковник милиции
Владислав Стасов, носился по Москве окрыленный и всем друзьям радостно сообщал,
что уговорил-таки Танюшку переезжать к нему и это уже вопрос недель, если не
дней.
Настя Каменская была одной из первых, с кем Стасов поделился
новостью. Ради такого случая он подъехал поздно вечером на Петровку, чтобы
отвезти Настю домой на машине. Настя приняла предложение с благодарностью,
ездить и особенно ходить пешком в позднее и темное время она панически боялась.
Машина у Стасова была хорошей, сиденья – удобными и мягкими, салон – просторным
и теплым, и Настя, забравшись внутрь, сладостно зажмурилась.
– Ой, Владик, как хорошо-то! Хоть раз в полгода поеду
домой как белый человек.
– Ты, между прочим, почему так поздно на работе сидишь,
белый человек? У вас опять сиятельные трупы?
– А, – Настя махнула рукой, достала сигарету, закурила,
– у нас все время трупы, половина – сиятельные, другая половина – еще
какие-нибудь непростые. Где рванули, где стрельнули. А иногда такие попадаются,
что хочется все бросить и только ими заниматься. А не дают.
– Гады, – утвердительно кивнул Стасов. – Не дают белому
человеку заняться тем, что ему интересно.
– Конечно, гады, – засмеялась Настя. – Вот у меня уже
месяц висит убийство – одно удовольствие в нем копаться. Так нет ведь, оно не
на контроле, никаких выдающихся трупов там нет, так что приходится урывать
тайком время, чтобы им заняться.
– Что за убийство? Поделись, до твоего дома дорога
длинная.
