Григорий так и не произнес ни слова, Антон
Григорьевич вздохнул и ушел. Эвелина сжалась, она не понимала, что происходит,
но кожей ощущала исходящую от отца злобу. На всякий случай девочка быстро
присела и закрыла голову руками, но ожидаемого удара не последовало. Григорий
просто ушел.
Немногословной оказалась и мать.
– Ступай к себе, – велела она.
– Куда? – растерялась Эва, не
имевшая в квартире личного угла.
– К сестре, – сухо прозвучало в
ответ.
Эва, еле дыша от ужаса, вползла в комнату Тины
и разинула рот. На полу была проведена мелом черта, помещение поделили на две
неравные части, в большей за столом сидела Тина.
– Я тебя ненавижу, – прошипела она,
глядя на сестру, – жить нам теперь вместе придется, ябеда.
Эва вжалась в стену, а Валентина, размахивая
кулаками, стала кричать на нее. Оказывается, Мария Ивановна подняла целую
кампанию под лозунгом: «Спасем Эвелину от жестоких родителей». Григорию и Тоне
пригрозили всякими страшными санкциями, вплоть до исключения из партии, что по
тем временам приравнивалось к гражданской смерти, и для начала отца лишили
очереди на машину.
– Мерзавка, – плевалась слюной
Тина, – правильно бабушка говорит: ты не наша!
– А чья? – растерянно спросила Эва.
Старшая сестра схватила младшую, подволокла к
зеркалу и спросила:
– Во, гляди, похожи мы?
– Ну нет, – протянула Эва.
– Так вот, – торжествующе заявила
Тина, – я настоящая папочкина и мамочкина дочка, беленькая и голубоглазая,
а ты чужая. Мамусю в роддоме обманули, с ней рядом цыганка рожала, она мою
любимую сестричку стырила, а свою девку, ябеду и клеветницу, маме подсунула. Ты
не наша кровь, скажи спасибо, что тебя в детдом не сдали! На раскладушке ей в
коридоре не понравилось, где это видано, чтобы свой ребенок и невесть кто в
одной комнате жили!
Потрясенной Эвелине, чтобы не упасть, пришлось
уцепиться за стену. Вот почему ее не любят дома, она подкидыш!
– Лучше я снова на раскладушке
лягу, – вырвалось у нее.
Тина скривилась:
– Как бы не так! Теперь комиссия шляться
будет, условия жизни ябеды проверять!
Жизнь Эвелины после вмешательства Марии
Ивановны стала еще хуже. Да, спала девочка теперь в комнате, но какой толк от рокировки?
Тина возненавидела потеснившую ее сестру, Григорий молчал, а Тоня отделывалась
краткими фразами типа: «Запри дверь» или «Делай уроки».
Одежду и ботинки она, правда, стала Эвелине
покупать, но каждый раз, опавая неугодной дочери пакет, цедила сквозь зубы:
– Хотели в Сочи на лето поехать, да
пришлось деньги на обновы тебе потратить. Одно разорение! Тина, я тебе не могу
платье приобрести, у нас Эвелина первая, сама знаешь, если она не получит
шмоток, снова жаловаться в школе будет, доносчица.
После похорон Григория ситуация не сильно
изменилась, только Эву переселили в комнату к Тоне.
Долгое время девочка верила в версию о
цыганке, ей очень хотелось найти свою родную мать, до такой степени, что один
раз Эва, увидев на вокзале гомонящий табор, подошла к шумным женщинам и
спросила:
– Не знаете, не обменял ли кто из ваших
ребеночка в роддоме?
Чавелы замерли, потом самая пожилая ласково
ответила:
– Мы, красавица, у себя рожаем, врачам не
доверяем, ни к чему они нам!
Из глаз Эвы покатились слезы, цыганки окружили
девочку, а та рассказала им свою историю. Ромалы переглянулись.
– Обманули тебя, – вздохнула все та
же старуха, – не наша ты, хоть и смуглая. Мы другие, не так выглядим, а
еще цыганка никогда своего ребенка не поменяет, да и зачем делать такое?
– Нагуляла тебя мать, – подхватили
другие женщины, – с другим мужиком, а про роддом наврала, оттого и отец
бесился. Ты у нее прямо спроси!
Эвелина пришла домой и неожиданно выпалила в
лицо маме:
– Я знаю, в чем дело! Ты папе изменила,
меня от любовника родила, и потом всю жизнь ненавидела.
Кто мой отец? Я поеду к нему!
Антонина отвесила дочери пощечину и заорала:
– Хрен с тобой! Знай правду! Никогда я с
другим мужиком в кровать не укладывалась! Подменыш ты!
Рядом баба рожала, богатая, вот у нее,
блондинки, черненькая девка родилась, я хорошо видела, как она ее кормила.
Только умная она оказалась, при деньгах.
Ей мою девочку и отдали, чтоб у мужа
подозрение не вызвать. Я только дома и увидела, кого мне в конверте подсунули!
Скажи спасибо, что тебя вон не выкинули, растили, как свою, а ты отблагодарила,
нечего сказать, с доносами бегала, оттого и отец на тот свет молодым убрался.
У любого нормального человека сия история
мигом вызвала бы вопросы. Почему Антонина сразу не побежала в роддом? Отчего
они с Григорием не подняли скандал, не обратились в милицию, не потребовли
назад свое дитя? Ведь найти богатую, затеявшую подмену женщину никакого труда
не составляло!
Но надо учитывать, что Эвелине в тот момент
было всего тринадцать лет, потом она, конечно, поняла, что Антонина врала,
никаких богачек не было и в помине, младшую дочь мать элементарно нагуляла.
Накричав на Эву, Тоня прекратила с ней
общаться, да еще Тина, вернувшаяся в конце лета от бабки из деревни, сильно
заболела, она очень плохо выглядела, жаловалась на боли в животе,
головокружение и слабость, а спустя месяц очутилась в больнице с диагнозом:
гепатит. Деревенская бабка не слишком думала о чистоте, и внучка подхватила
неприятную заразу.
Лечилась Тина долго, почти год провалялась по
койкам, в основном в стационарах, потом вернулась домой тихая и ласковая.
Неожиданно жизнь изменилась, мать и старшая
сестра подобрели, Эвелина была счастлива, с ней разговаривали без подковырок и
не демонстрировали неприязнь.
Валентина легко поступила в театральное
училище, а Эвелина позднее оказалась на журфаке, правда, не на дневном, а на
вечернем отделении, но все равно попала в МГУ.
Целых пять лет царило затишье, потом умерла
Тоня, Валентина как раз устроилась на работу в театр, а Эву взяли в газету.
Похоронив мать, буквально на следующий день
после поминок Тина заявила:
– Нам нет смысла жить вместе.
– Почему? – растерялась Эва. –
Вдвоем легче.
– Только не мне, – отрезала
старшая, – и потом, к чему чужим людям изображать любовь друг к другу?
