– Чай, если можно.
– Вот, бери пакетик, чайник сбоку,
булочку не желаешь? Свежее некуда. Ты извини, что я окрысилась, тут в двух
шагах от нас перекресток, и милиционеры на нем дежурят, нас обязали их в туалет
пускать. Ясное дело, не в актерский, а в общий в подвале, придут, натопают,
нагваздают, да еще поесть забесплатно норовят. Возьмут бутерброд и уйдут. Я,
конечно, Батурину пожаловалась, а он даже не вздрогнул. «Давай, –
говорит, – им все так, а то они в отместку наши машины на эвакуаторах
увозить станут». Вот ловко придумано! У меня автомобиля нет, пешком хожу, а
кому стаканы мыть и грязь за гаишниками убирать? Пусть тот, кто за свои тачки
трясется, их кофеем и поит! Верно? И, представляешь, там женщины работают! Пару
раз приходили! Бабы, а неаккуратные, хотя всяко случается, иная тетка грязнее
мужика. Я и подумала, может, ты из этих, только без формы, уж извини.
– Ерунда! – кивнула я. – Не
знаешь, где поминки устроят, в буфете?
Нюся повертела пальцем у лба.
– Ты че! Ясно дело, в доме ихнем богатом,
не тут же.
Внезапно из репродуктора полилась печальная
музыка, и раздался торжественный голос:
– Сегодня мы прощаемся…
Нюся перекрестилась, я глянула на большие
настенные часы.
– Уже началось?
– Нет, репетируют, – пояснила
буфетчица.
Мелодия стихла, затем зазвучала вновь.
– Мы прощаемся…
– Второй час подряд слова
подбирают, – вздохнула Нюся. – Ну, Жанна! Мразь.
– Ты ее не любишь?
– Кулакову? Фу! Одна спесь, –
скривилась Нюся, – есть у нас такие, ничего собой не представляют, а уж
гонору! Мама родная! Вот Тина другая была, подойдет, поговорит нормально. Наши
тут из-за ее брюликов бесились, а я считаю, что актрисе положено хорошо
выглядеть, кстати. Тина своим богатством не кичилась и возраст свой не
скрывала. Ой, цирк!
– Ты о чем?
Нюся захихикала:
– Есть у нас Софья Сергеевна…
– Щепкина?
– Да, знаешь ее?
– Вчера гримировала.
Нюся стала тереть тряпкой прилавок.
– Вот Сонька просто бешеная делается,
когда речь о возрасте заходит. Два года тому назад она себе юбилей устроила,
захотелось бабе цветов, подарков, ну и придумала: тридцать ей. Народ прямо
помирал, а она как ни в чем не бывало в мини-юбчонке по сцене скакала.
– Ну фигура у Щепкиной хорошая.
– Селедка сушеная.
– Не говори, издали за девочку сойдет.
– В темноте, со спины, – стояла на
своем Нюся, – девочки-то стройные да крепкие, упругие, а Сонька копченая
вобла, кожа да кости. Нет, как ни старайся – на двадцать лет не потянешь. Но не
в этом смак. Значит, два года назад она тридцатилетие отметила, угадай сколько
ей лет прошлым летом стукнуло?
– Ясное дело, тридцать один.
– А вот и нет, – захохотала
Нюся, – двадцать восемь. У Соньки старческий маразм, уж и не помнит где,
когда и кому чего соврала.
Я невольно улыбнулась, Нюся, продолжая весело
Смеяться, отвернулась к стене, оборудованной полками с товаром. В этот момент в
буфет вошел мужчина в элегантном черном костюме и белоснежной сорочке.
– Дайте мне, пожалуйста, воды без
газа, – попросил он.
Нюся обернулась и поперхнулась смехом, ее лицо
вытянулось.
– Вам какую? – тихо поинтересовалась
она.
Незнакомец вытащил из кармана изящную,
крохотную, похоже, золотую коробочку, открыл ее, вытряхнул на ладонь таблетку и
ответил:
– Без разницы, мне лекарство надо запить,
сердце третий день щемит.
Нюся быстро налила стаканчик, подала мужчине и
заботливо поинтересовалась:
– Может, покушаете чего?
– Большое спасибо, не хочу.
– Бутербродик с копченой колбаской?
– Благодарствуйте, я с мясом не в
дружбе, – пояснил незнакомец, мелкими глотками выпивая воду.
– Так легко кашку сделать, овсяную,
только прикажите, – буквально приседала Нюся, – ради вас могу
сварить, я хорошо готовлю, в особенности диетическое.
– Спасибо за заботу, аппетита нет, –
вежливо, но сухо ответил посетитель. Потом он аккуратно положил в урну
пластиковый стаканчик и спросил:
– Сколько с меня?
– Ерунда, вода ничего не стоит, –
отозвалась Нюся.
– Так не бывает, – мотнул головой
мужчина и слегка поморщился, – все имеет свою цену, даже крохотная капля.
Нюся потупилась, а посетитель вытащил из
кошелька сто рублей, швырнул их на прилавок и, снова Поморщившись, быстро ушел.
Буфетчица уставилась на ассигнацию.
– Живут же люди, – вырвалось у
нее, – стольник за стакан ерунды оставил и сдачу не попросил. Цен не знает
или по таким местам ходит, где минералка бешеных денег стоит! Вот повезет
кому-то, но явно не мне, в мою сторону он даже посмотреть не захочет!
В курсе, кто сейчас заходил?
– Нет, откуда бы! Я пока мало кого в
театре знаю.
– Семен Петрович, муж Бурской, теперь
вдовец, четвертый раз уже является, – быстро заговорила буфетчица, –
покойницу в десять из морга привезли, и он с ней прибыл. Сам зал цветами
украшал, хотя там наших полно. Первый раз в пол-одиннадцатого прибежал, чаю с
сахаром выпил и свою таблетку съел, потом через час снова явился, на этот раз
кофе с лекарством употребил, затем в начале двенадцатого притопал, опять пилюлю
проглотил с колой, сейчас вот минералку затребовал и морщится постоянно! Видно,
болит у него сердце!
– Наверное, надо врача позвать, –
предложила я, но Нюся, не услышав разумных слов, продолжала:
– Богатый очень, перед ним в театре все
стелются. И боятся, что теперь, когда Тины не стало, он помогать перестанет.
Эх, достанется же кому-то счастье, один долго он жить не сможет, бабу найдет,
но, ясное дело, у меня шансов никаких, чистый ноль. Олигархи на буфетчиц не
глядят, сказка это про принца и Золушку, такие в своем кругу сходятся, хотя,
может, он и не захочет молодую и красивую, с Тиной намучился.
– Они плохо жили?
Нюся сверкнула сильно накрашенными глазами.
