Я вел напряженную жизнь и временами до неприличия гордился своим новым статусом — тем, что вечерами занимался в университете или читал в библиотеке книги по истории и хитроумные пособия, как стимулировать покупательский спрос; ходил играть в бридж или маджонг в обитую шелком гостиную миссис Ренлинг, где был то ли лакеем, то ли родственником — разносил сладости, открывал имбирный эль в буфетной, но при этом не выпускал изо рта мундштук. Ловкий, услужливый, с легким намеком на флирт, с блестящими от бриллиантина волосами, цветком в петлице, пахнущий вересковым лосьоном, хотя не отказывался от чаевых, данных от души или по протоколу, хотя позже выяснил, что часть денег перепала мне экспромтом — многие не знали, как себя со мной держать. Душой общества была миссис Ренлинг, ее лидерство не подвергалось сомнению. Мистер Ренлинг с ней не соперничал — играл в карты или домино, безучастный ко всему остальному, и больше молчал, а миссис Ренлинг говорила что хотела, не обращая внимания на замечания других. Впрочем, эти замечания, касавшиеся в основном слуг, безработицы и правительства, были абсолютно банальны. Ренлинг это знал, но ему было наплевать. Здесь собрались его партнеры по бизнесу — деловому человеку положено их иметь. Он и сам навещал приятелей или приглашал к себе и никогда не критиковал, и они тоже этого себе не позволяли.
Характер мистера Ренлинга соответствовал его бизнесу. Иногда он устраивал нечто вроде показательных выступлений, демонстрируя, как искусно может завязать узлы на канате, или пел:
Венеция, плутовка…
Ну и где же здесь парковка?
Его верхняя губа нависала над нижней, придавая ему мрачный и озабоченный вид. Он был холодным и хитрым человеком, как многие представители сферы услуг, не забывающие о своих интересах: старшие официанты, надзиратели за коридорными, — люди, вовлеченные в своеобразную жизненную игру и обреченные на проигрыш, однако они отчаянно сопротивлялись и вели тайную борьбу. Мистер Ренлинг фанатически любил бокс и иногда брал меня с собой на матчи, проводившиеся на ринге у Монтроуз-Семетри. Часов в десять, уже собираясь на матч, он говорил:
— Тут у нас с Оги есть два билета — стыдно будет, если они пропадут. Надо поторопиться — мы еще можем успеть на решающую встречу.
Миссис Ренлинг считалась с тем, что у мужчин есть свои слабости, и потому отвечала:
— Конечно, поторопитесь.
Во время боя Ренлинг не орал во все горло, не злился, а пожирал боксеров глазами. Его привлекало все, что добавляло ему жизненной энергии, — шестидневные велогонки, танцевальные марафоны, спортивная ходьба, сидение на флагштоке на выносливость, беспосадочные перелеты, долгие голодовки Ганди или выдающихся заключенных, люди, заживо похоронившие себя под землей, которые через отверстие дышат и получают пищу, — такие вот чудеса выносливости и стальной воли, не уступавшей сверхпрочным материалам, не боящимся пара, газов и колоссальных нагрузок. Услышав о чем-то подобном, он был готов проехать любое расстояние в своем мощном «паккарде», чтобы увидеть все воочию, и по дороге туда мысленно участвовал в гонках. Однако не возникало ощущения, будто Ренлинг мчится как ветер — так основательно располагался он в своем зеленом кожаном кресле: колени возле желтоватой луковицы передачи предательски не дрожали, поросшие светлыми волосками руки уверенно держали руль, а еле слышный шум мотора вызывал недоверие к спидометру, стрелка которого показывала восемьдесят миль. Но потом вы замечали, как стремительно лесная полоса проносится мимо, птицы кажутся бабочками, а овцы — птицами, и молниеносно сменяют друг друга на ветровом стекле синие, желтые и красные пятнышки насекомых. Ренлинг любил брать меня с собой. Его поведение озадачивало — ведь, оказавшись в машине и несясь как вихрь, мы не вели теплой беседы, не противодействовали этой гонке, затмевающей пейзаж за окном, лишь созерцали дрожащую антенну или слушали радиоболтовню из позолоченного отверстия на панели. Но в основном следили за показаниями приборов — количеством бензина и масла. Где - нибудь среди сосен, на теплом песочке, мы останавливались, поджаривали на углях цыплят, словно парочка прилетевших на Землю чужаков с Плутона, и потягивали пиво, развалившись в дорогих одеждах — в спортивном клетчатом пиджаке или в харисском твиде ручной выработки; в кейсах мы везли бинокли. «Мрачный богатый джентльмен и его разодетый племянник или молодой кузен-сноб» — вот как о нас, наверное, думали. Меня, чрезвычайно заботил мой внешний вид; я чувствовал, как ладно сидит на мне хороший костюм, тирольская шапочка с зеленым пером, великолепные английские ботинки, и потому Ренлинг не особенно меня волновал, я узнал его позже. Он был прирожденный борец с препятствиями. Носился по дорогам. Любил подвиги, восхищался выносливостью, поглощал разные протесты, трудности, препятствия, пережевывал их и глотал.
Иногда он кое-что сообщал о себе краткими замечаниями. Например, однажды, когда мы проезжали под виадуком Норт-Шор, он сказал:
— А ведь я помогал его строить. Был тогда не старше тебя — носил цемент к мешалке. Кажется, в том году открыли Панамский канал. Думал, что от этой работы у меня кишки лопнут. В те дни доллар с четвертью считался неплохими деньгами.
Вот так он иногда брал меня с собой для компании. Возможно, его забавляло мое восприятие такого рода жизни.
Одно время я страстно хотел иметь смокинг, мечтал, чтобы меня приглашали на официальные встречи, стремился вступить в Молодежную торговую палату. Не могу сказать, что меня переполняли коммерческие идеи. Мне нравилось в магазине, я не был изобретателен в вопросах изыскания денег. Во мне бурлил социальный энтузиазм, на первом месте стояло франтовство, я с удовольствием ощущал себя щеголем. Носки с рисунком в виде разноцветных ромбов, особенно заметные, когда скрещиваешь ноги, и в тон им галстук - бабочка на принстонском воротничке — вот что волновало меня больше всего. Я отдавался этому целиком.
Некоторое время я встречался с официанткой из Симингтона, Уиллой Стейнер. Ходил с ней на танцы в Мерри-Гарден и гулял вечером по пляжу. Будучи доброй девушкой, она закрывала глаза на мою напыщенность и постоянное желание пустить пыль в глаза. Не отличаясь робостью, она не притворялась, будто не понимает, что нам нужно друг от друга. В родном городке у Уиллы остался возлюбленный, за которого, по ее словам, она собиралась замуж, — не сомневаюсь: у нее и в мыслях не было заставить меня ревновать. К слову сказать, ей многое — и справедливо — во мне не нравилось: пустая болтовня, тщеславие и чрезмерная забота о собственном туалете. Проведав о наших отношениях, миссис Ренлинг пришла в негодование. Эйнхорн не знал столько о своем окружении, сколько умудрялась разузнать его жена.
— Оги, ты меня удивляешь, — сказала она. — Ее даже хорошенькой не назовешь. Нос как у индианки. — Носик Уиллы Стейнер мне особенно нравился, но я трусливо промолчал. — И мордочка вся в веснушках. У меня тоже веснушки, но они совсем другие, и вообще я все это тебе говорю как старший товарищ. К тому же она проститутка, и не честная проститутка, которой нужны только деньги. Если уж тебе невтерпеж, приди ко мне и скажи — так, мол, и так, и не стесняйся; я дам тебе денег, и отправляйся на Шеридан-роуд, где располагаются такие заведения.
